Согрин. Статьи. Конфликт и консенсус в американской истории, В. В. Согрин во второй половине XX в
 Скачать 134.27 Kb.
|
|
В.В. Согрин (доктор исторических наук, профессор, заведующий отделом Института всеобщей истории РАН, главный редактор журнала "Общественные науки и современность".) "США в ХХ веке. Тенденции и итоги общественно-исторического развития" ХХ столетие в сознании очень многих людей вошло в историю в качестве "Американского века". Но отношение к стране, давшей имя ХХ в., во всем мире неоднозначно, равно как противоречив и неоднозначен сам американский исторический опыт. Примером крайностей и противоречий является и восприятие США современным российским обществом. Впрочем, так было не всегда: еще 15 лет назад наше отношение к Америке было весьма гомогенным и остро критическим. Уместно напомнить, что советская идеологическая доктрина, определявшая место Соединенных Штатов как в общественных науках, так и в общественном сознании, укладывала американский опыт заканчивающегося столетия в концепцию общего кризиса капитализма, разделявшегося на три крупных этапа. При этом каждый новый этап по глубине кризиса - экономического, социально-политического, духовного - намного превосходил предыдущий. По злой иронии истории на третьем этапе общего кризиса капитализма, начавшегося, согласно советской идеологической доктрине, в 60-х годах, произошел совершенно непредвиденный ею крах системы реального социализма, а возникшие на его месте постсоциалистические общества избрали образцом для подражания капиталистический мир во главе с Соединенными Штатами. Эта поразительная метаморфоза по отношению к США произросла на советской почве во второй половине 80-х годов. Провозглашенный тогда М.С.Горбачевым и советским руководством курс на модернизацию постепенно включил в себя ряд демократических и либеральных ценностей, приравненных к общечеловеческим. Поскольку классическим их воплощением была западная цивилизация, и в первую очередь Соединенные Штаты Америки, постольку прежнее негативное ее восприятие весьма быстро сменилось позитивным. Затем, особенно после выхода на историческую авансцену и утверждения в качестве ведущей политической силы радикально-демократического движения, положительные оценки заокеанской державы переросли в апологетические. Радикальные российские реформаторы назвали США образцом для подражания. Новый разительный поворот произошел после 1991 г. Запущенная в том году в России радикально-либеральная модернизация принесла неожиданные, а для многих драматические и даже трагические результаты. Обещания радикалов перестроить страну по западным образцам, обеспечить ей быстрое процветание обнаружили свой полный утопизм. Снова ожили и стали набирать силу коммунистическая и националистическая идеологии, начавшие вновь формировать негативное отношение к США. Росту антиамериканских настроений способствовало и открытое притязание Соединенных Штатов на роль мирового гегемона, и их желание отодвинуть Россию на задворки мировой политики. Соотношение антиамерикански и проамерикански настроенных россиян стало меняться в пользу первых. Современные российские идеологии и общественно-политическое сознание формулируют вызов профессиональной американистике: соперничающим и взаимоисключающим друг друга мифам важно противопоставить объективные, сбалансированные, выверенные исторической практикой оценки американского опыта. При этом наиболее точные из них следует отбирать в результате дискуссий и постоянных исследований, реализуемых в научных публикациях. * * * В настоящей статье предпринята попытка обобщения и синтеза внутриполитического развития США в ХХ в. На протяжении столетия американские внутриполитические тенденции не оставались неизменными, они обновлялись и, подчас, весьма существенно. Возникает вопрос о тех исторических вехах, которые оказали наиболее серьезное воздействие на изменение качественных характеристик американского общества. В отечественной историографии главной среди таких вех называлась Октябрьская революция 1917 г. в России, разделившая мир на системы социализма и капитализма, а вслед за ней ставились две мировые войны, научно-техническая революция и одна собственно американская веха - «новый курс» Франклина Д.Рузвельта в 30-х годах. На рубеже ХХ и ХХI столетий значение и соотношение этих вех нуждается, на мой взгляд, в новом осмыслении. Не отрицая значения ни одной из них, полагаю все же, что в изменении внутриполитического облика США главная роль принадлежала "новому курсу" (что касается внешнеполитического опыта США и их роли на мировой арене, то здесь оценки могут быть иными, но их вынесение выходит за рамки данной работы). "Новый курс" разделил внутриполитическую историю США ХХ в. на два крупных периода, радикально изменив форму и соотношение магистральных общественно-исторических тенденций. Кратко различие между двумя эпохами внутриполитической истории США можно определить следующим образом. Если до 1933 г. американское общество в целом развивалось по классическим канонам капитализма, то после 1933 г. начался процесс их радикальной трансформации. Определявшее трансформацию активное вмешательство общества и государства в процессы частнокапиталистического производства, накопления и распределения зародилось еще раньше, но только в 30-е годы приобрело системообразующий характер, стало, если воспользоваться хорошо знакомой нам марксистской терминологией, не надстройкой капитализма, а вошло в его базис. Именно 1933 год высвободил в полной мере те резервы самосохранения и дальнейшего развития капиталистического общества, которые не были предвидены Марксом. При этом противоречия капитализма не исчезли вообще, но были трансформированы и заблокированы таким образом, что марксов антикапиталистический прогноз оказался устаревшим. В собирательной картине внутриполитического развития США в ХХ столетии принципиально важно, таким образом, выявить сходство и различия общественно-исторических тенденций первой и двух последних третей века. Что касается тенденций первой трети века, то их зарождение и оформление относится еще к последней четверти предшествующего столетия. А тот период, в свою очередь, стал воплощением последствий американской Гражданской войны и Реконструкции, которые в нашей исторической литературе в совокупности именуются (и эта оценка не представляется устаревшей) второй Американской революцией. По своим идеологическим замыслам и непосредственным результатам она была яркой либерально-демократической революцией, но ее долговременные последствия оказались весьма противоречивыми. Так, одним из таких последствий стало оформление новой властной элиты, которая-то (а это бывает в случае со многими революциями) и присвоила себе главные плоды революционного переустройства Соединенных Штатов. Эта властная элита, костяк которой составили капиталистические нувориши, и в первую очередь зарождавшаяся корпоративная буржуазия, быстро подчинила себе Республиканскую партию, превратившуюся в последней четверти XIX в. из выразительницы общенародных, глубоко демократических принципов в элитарно-капиталистическую партию. Республиканская партия, доминировавшая на американской политической сцене с 1860 по 1930 г. (за этот период ее представители выиграли 14 из 18 президентских выборов), стала главным архитектором чисто капиталистической корпоративной Америки, пришедшей на смену гибридному буржуазно-рабовладельческому обществу. Триумф корпоративной экономики составил одну из главных исторических тенденций США конца XIX - первой трети ХХ в. Среди исследователей традиционно дискутируется вопрос о результатах реструктуризации и монополизации американской экономики после Гражданской войны. Представляется, что для правильного ответа на этот вопрос требуется различать, как минимум, три результата: экономический, социальный и политический. Первый, экономический, характеризовался впечатляющими достижениями корпоративной Америки. К 1900 г. США бесповоротно стали главной промышленной державой мира. За последние три десятилетия XIX в. протяженность железных дорог в стране увеличилась в 7 раз, производство чугуна - в 8, добыча угля - в 10, выплавка стали - в 15 раз. Ведущая роль в экономических достижениях принадлежала корпорациям Рокфеллера, Карнеги, Форда и, конечно, железнодорожным королям, в своем большинстве типичным нуворишам. Глубоко противоречив социальный результат монополизации. В ходе ее сложилась новая социально-экономическая элита, разрыв между которой и основной массой населения постоянно углублялся. Резко возросшее национальное богатство Америки (валовой внутренний продукт увеличился с 1870 по 1900 г. в 3 раза при росте населения в 2,3 раза) распределялось крайне неравномерно. Реальные доходы промышленных рабочих, руками которых создавались новые богатства, выросли за 30 лет в 1,4 раза - цифра несоизмеримая с тысячекратным ростом состояний владельцев корпораций (Puth R. American Economic History. Chicago, 1988, p.374). Противоречия характеризовали политические тенденции эпохи монополизации. С одной стороны, сохранялись все демократические политические институты и конституционные нормы предшествующих эпох. К ним добавились и некоторые демократические нововведения, в первую очередь австралийская система голосования. С другой стороны, в южных штатах с конца XIX в. были введены избирательный налог и ценз грамотности, лишившие большинство негров права голоса - одного из главных завоеваний эпохи Гражданской войны. Не менее важным в процессе отправления политической власти было то, что новые богатства дали экономической элите дополнительные рычаги воздействия на властный механизм. При этом она пыталась активно, как никогда непосредственно внедриться в политическую власть. Согласно новейшим данным, социально-экономическая элита постоянно наращивала уровень своего представительства в верхнем эшелоне исполнительной власти и дипломатической службы: 1861-1877 гг. - 81,0%; 1878-1897 гг. - 86,8%; 1898-1913 гг. - 91,7% (Burch P. Elites in American History, vol. 2. The Civil War to the New Deal. N.Y., 1981, pp.320-321). Представители и выдвиженцы (менеджеры и юристы) корпоративного капитала абсолютно преобладали в исполнительных, законодательных и судебных органах власти в периоды правления как Республиканской, так и Демократической партий. Роль самих партий в рассматриваемый период также резко возросла, и многие исследователи называют его периодом партийного правления. В эволюции двух главных партий выделились следующие важные тенденции: во-первых, обе партии оказались в финансовом и организационно-функциональном отношениях тесно привязаны к корпоративному капиталу, во-вторых, в руководстве и организации практической деятельности обеих партий возобладали методы, характерные для бизнеса. Последняя тенденция стала обозначаться как боссизм: партийные боссы и среди республиканцев и среди демократов прибрали к своим рукам власть, сравнимую с властью промышленных и финансовых магнатов в бизнесе. Идеологические и политические различия между партиями сузились, как никогда. Географически Республиканская партия доминировала в северных, а Демократическая партия - в южных штатах. Среди трех ветвей государственной власти наибольшим весом пользовалась законодательная ветвь. Здесь на главную роль выдвинулся сенат. В рядах американской элиты сенаторы пользовались таким же престижем, как владельцы промышленных и финансовых корпораций. Последние и сами устремились в сенат, так что на рубеже XIX-ХХ вв. последний стал известен как "клуб миллионеров". Наряду с финансово-промышленными магнатами в сенате выделялась группа партийных боссов (подчас они и сами были миллионерами и адвокатами крупных корпораций). Боссы-сенаторы рассматривали президента США как свою креатуру и исполнителя, а большинство президентов не покушались на фактическое распределение полномочий между исполнительной властью и сенатом. В конце XIX - начале ХХ в. интересы бизнеса активно поддерживались судебной ветвью власти. Многие историки сходятся в том, что именно судебные интерпретации наполняли в тот период реальным содержанием американские законы, при этом с ними происходили порой поразительные метаморфозы. Классическим стал пример XIV поправки к Конституции США. Одобренная в 1868 г., она провозглашала, что "ни один штат не может лишить кого-либо жизни, свободы или имущества без надлежащей правовой процедуры". Формально поправка предназначалась для защиты гражданских и политических прав освобожденных негров, судебные же органы стали использовать ее в целях пресечения попыток властей штатов, как на Юге, так и на Севере, ущемить интересы бизнеса. При этом позиция Верховного суда, как и судебной власти в целом, определялась откровенным идеологическим мотивом: процветание частного бизнеса является основой процветания Соединенных Штатов в целом, интересы же бизнеса, а следовательно, и страны, будут обеспечены наилучшим образом, если государство в своей экономической и социальной политике станет следовать принципу "невмешательства" в "естественный" ход событий. Олигархические тенденции в общественно-политической жизни США серьезно ослабили значение демократических институтов и традиций. Во весь рост встал вопрос: сможет ли американская демократия доказать свою жизнеспособность и изменить баланс социально-политических сил? История дала на него противоречивый ответ: между "олигархами" и демократией развернулась острая схватка, склонявшая чашу весов то в одну, то в другую сторону. В начале ХХ в. силы демократии, перейдя в контратаку на корпоративный капитал и партийных боссов, сумели добиться ощутимого успеха. В стране началась Прогрессивная эра (это название прочно закрепилось в исторической науке), охватившая 1900-1914 гг., ознаменовавшаяся многими реформами и ставшая как бы репетицией «нового курса». Исследователи Прогрессивной эры по-разному оценивали ее исторический смысл. Либеральные авторы склонялись к тому, что прогрессизм объединил перед лицом угрозы экономического и политического господства корпораций разные слои общества, а во главе выступила просвещенная его часть, включая Т.Рузвельта и В.Вильсона. От реформ выиграла нация в целом. Левые историки и политологи утверждали, что прогрессистские реформы были результатом целенаправленных усилий той части правящей элиты, которая с помощью либеральной политики хотела упрочить и упрочила свое классовое господство. На мой взгляд, односторонность присуща как либеральной, так и левой интерпретации. Прогрессистские реформы в действительности явились следствием активности, как минимум, трех социальных сил, серьезно различавшихся и мотивами, и целями. Симбиоз их усилий сложился стихийно и даже вопреки их желаниям, но демократия от этого оказалась в выигрыше. Первой среди этих сил были радикальные движения от популистов до социалистов, нацелившиеся на глубокие антимонополистические преобразования, а также развитие "прямой демократии". То был период наивысшего успеха радикализма в американской истории, с которым не могут сравниться даже "красные" 30-е и "бурные" 60-е. Популистская партия 1890-х годов и Социалистическая партия начала ХХ в. собирали на президентских выборах до 10% голосов избирателей и воспринимались как реальная угроза двухпартийной системе. Трудно представить, чтобы без их радикального "вызова" реформистский "ответ" со стороны просвещенной части истеблишмента во главе с Т.Рузвельтом и В.Вильсоном был бы столь основателен. Второй силой оказалось либеральное политическое течение. Оно было представлено американской интеллигенцией (от интеллектуалов типа Л.Уорда, Р.Илая, Л.Брандейса и Г.Кроули до армии "разгребателей грязи" из журналистской среды), массой избирателей из средних слоев общества, а также теми политиками, которые искренне хотели возвысить общество над корпорациями. Либерализм в своем развитии основывался на принципах гуманизма, демократии и эгалитаризма, которые были заложены еще Т.Джефферсоном, Б.Франклином, Т.Пейном и закреплены во времена А.Линкольна. В отношении радикализма либералы занимали критическую позицию, но то была позиция не тотального отрицания, а спора-диалога, продемонстрировавшая желание и способность либералов воспринимать от радикализма, в том числе и социализма, ряд критических оценок капитализма и позитивных программ, способных возвысить демократию и ограничить власть корпораций и элит. В результате произошло оформление социального либерализма, который составил магистральную линию развития всего американского либерализма в ХХ в. Третьей силой, способствовавшей успеху прогрессистских реформ, была просвещенная часть экономической и политической элиты США, мотивы которой носили по преимуществу охранительный характер. С этой стороны принятие социально-политических реформ означало согласие на такое изменение общественного договора с нацией, при котором уступки демократии, нижним и средним слоям становились одновременно гарантией сохранения социальных основ американского миропорядка. Такой маневр невозможно назвать обманом, ибо уступки и реформы имели реальное значение. Скорее, это был компромисс, от которого элита выиграла больше, чем проиграла. Как показывают факты, магистральная тенденция экономического развития США в Прогрессивную эру не только не пресеклась, но даже упрочилась: в последний год пребывания у власти реформатора В.Вильсона состояния ведущих американских семей в среднем были в 2-3 раза выше, чем в год его прихода к власти (Ibid., pp.202-203). Социальный мир с средним и нижним классами оказался для элит экономически выгоднее, нежели конфронтация. Традиционная партийно-политическая система после определенной перенастройки проявила гибкость и маневренность, позволившие канализировать разнообразные по характеру протестные движения в русло конституционно-законодательных реформ, осуществленных властями федерации и штатов. Демократическая партия первой включила в свою платформу требования, разделявшиеся всеми протестными движениями, и в 1912 г. одержала победу на президентских выборах. Менее влиятельными оказались сторонники реформ в Республиканской партии: им не удалось преодолеть сопротивление консервативного большинства, и в 1912 г. они вынуждены были выделиться в самостоятельную Прогрессивную партию, во главе которой оказался Т.Рузвельт. На президентских выборах того же года Прогрессивная партия заняла второе место, а республиканцы оказались оттесненными на третье место. После этого прогрессистские реформы достигли кульминационной точки. |