Главная страница
Навигация по странице:

Шершеневич - Общая теория права_Т.1-2, 1910. Общая теория права. Том первый. Часть теоретическая Том I глава I. Философия права Задачи философии



Скачать 2.1 Mb.
Название Общая теория права. Том первый. Часть теоретическая Том I глава I. Философия права Задачи философии
Анкор Шершеневич - Общая теория права_Т.1-2, 1910 .doc
Дата 28.05.2017
Размер 2.1 Mb.
Формат файла doc
Имя файла Шершеневич - Общая теория права_Т.1-2, 1910 .doc
Тип Документы
#9967
страница 8 из 32
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   32
§ 16. Психологическое представление об обществе
Психологическое представление рассматривает общество, как сумму психических взаимодействий. "Общество есть совершенно реальный процесс между - психического взаимодействия составляющих его индивидов, процесс, который мы конструируем, как особое единство". "Будучи единством психического мира, общество, конечно, неосязаемо, невидимо, неслышимо"*(142). "Организация, осуществляемая социальной жизнью, есть организация психическая, Ее средства - психического свойства, а именно: мысли, желания, побуждения, санкции и вытекающие из всего этого чувствования"*(143).

С точки зрения, сейчас рассматриваемой, психология, индивидуальная и коллективная, не только средство к уяснению того, что происходит в обществе, но это единственный путь к уяснению того, что такое общество. Все общественные явления разрешаются в психические акты и вне их нет ничего общественного. Если основатель социологии, Конт, не уделил достаточного внимания психической стороне общественности, не дал даже психологии места в классификации наук, втиснув ее в биологию, то это объясняется ненаучным характером психологии во время Конта, построенной всецело на самонаблюдении. Спенсер был уже в лучшем положении и потому поместил психологию между биологией и социологией, а вместе с тем использовал ее для объяснения некоторых общественных явлений. Он долго и тщательно развертывает психику первобытного человека для того, чтобы построить на ней первобытное миросозерцание, исходя из которого можно было бы понять зачаточные формы общественности. Но Спенсер стоит всецело на почве индивидуальной психологии, исследующей душевные акты отдельного человека, ему чужда коллективная психология, поставившая своей задачей изучение процессов душевного взаимодействия между людьми, живущими совместно.

Выдвигающаяся в последнее время коллективная психология, при всей еще незначительности своих успехов, отразилась на социологии и увлекла многих на путь представления общества, как исключительно психического взаимодействия. Во Франции на этот путь встал Габриель Тард*(144), пытавшийся свести всю общественность к актам изобретения (invention) и подражания (imitation). Особенно сильно это направление в Америке, где оно представлено такими социологами, как Гиддинс*(145), Лестер Уорд*(146), Бальдуин*(147). Для Гиддинса вся общественность сводится к психическим актам: сознанию рода (the consciousness of Kind), личному импульсу, подражанию и разумному выбору. Главный тезис Уорда сводится к утверждению, что основной общественный, а вместе и психический факт - это есть социальное творчество человека (achievement). По Бальдуину общественная материя представлена всегда психическими состояниями человека, когда они переходят в сознание других. В Италии психологическое направление поддерживается особенно Сигелэ. Для некоторых сторонников психологического представления вопрос кажется совершенно ясен. "Представьте себе ученого, заявляющего миру, что он сделал поразительное открытие, будто в механике все сводится к движению. Каким гомерическим хохотом было бы встречено такое заявление. А когда социологи нашего времени выступают с таким само собою понятным трюизмом, что в социологии все сводится к психическому акту, они встречают полное недоверие, а иногда и резкие возражения"*(148).

Психологическое представление справедливо заставило обратить внимание на ту сторону общественности, которая до сих пор оставалась в тени. Психологическое исследование в состоянии объяснить нам многие вопросы, ускользающие от ответа, потому что к ним приступали с совершенно иных точек зрения. Таков, напр., вопрос о сущности и источнике силы государственной власти. Но рассматриваемое направление требует для себя больше, чем ему можно дать без ущерба для истины. Попытка свести всю общественность на психическое взаимодействие, объяснить строение и жизнь общества одними законами коллективной психологии, представляет собой такое же преувеличение, как и все, ранее рассмотренные направления.

Если общество есть только психический процесс, то все явления общественности только психические акты. Если общество только психические переживания составляющих его индивидов, то что делать с фактами, созданными общественностью, которые привели к этим переживаниям, и с внешним проявлением этих переживаний?

Увеличение роста общества не есть только биологический факт, потому что сгущение населения местами, наприм., к городам, есть факт общественный. Возможно ли общественную интеграцию свести к усилению психического взаимодействия? Когда, вследствие неблагоприятных условий труда, наступает физическое вырождение значительной части населения и вместе с тем неспособность данного общества выдерживать борьбу за существование, то всякий согласится, что это факт общественный. Но разве это только психический акт? Когда в среде общества вследствие неравномерного распределения богатств образуются резко разделенные и враждебные друг другу классы, можно ли утверждать, что власть одного класса над другим и подчиненность одного класса другому имеют чисто психический характер без материального момента? Разве самое скопление в одних руках материальной силы не есть нечто большее, чем просто психический акт? Невозможно свести полностью на психические акты ту взаимную зависимость членов общества, какая порождается процессом общественного разделения труда. Когда городовые силой уводят в тюрьму арестованного преступника, то этот юридический факт нельзя объяснить с одной психологической точки зрения. Когда неприятельская армия утверждает свое господство над завоеванной страной, можно ли этот политический факт, определяющий отношение одной группы индивидов к другой, разрешить полностью в ряд психических переживаний? Мы наблюдаем муравейник, как общественную группу, но психической основы его жизни мы вовсе не знаем; однако, это не мешает нам отличать одно муравьиное общество от другого, подмечать факты общественной жизни среди членов данной муравьиной группы.

Сторонники психологического представления могут возразить, что если непосредственно данный общественный факт имеет физическое обоснование, то "в конечном счете" он все же сводится на психологическое, напр., при объяснении, почему армия повинуется и идет убивать и калечить других людей, почему городовой исполняет приказ наложить свою руку на арестованного. Но здесь Психологическое представление впадает в то положение, в каком оказалось материалистическое представление, и само должно признать замечания, которые делались последнему по поводу самостоятельного действия причин, оторванных от своего первоначального обоснования.
§ 17. Общественное сознание
В ежедневной прессе, в речах политических ораторов, в исторических сочинениях, приходится постоянно встречать выражения, вроде: общественное настроение, национальный характер, народная воля и т.п. Какое значение приписывается этим выражениям со стороны тех, кто ими пользуется? Имеется ли при этом ввиду определить одним собирательным названием черты характера, желания, мысли, господствующие в преобладающей массе индивидов, составляющих данное общество, данный народ или данную национальность? Или, может быть, при этом ставится задача выйти за психику индивидов, составляющих общество, и установить психические свойства и психические переживания самого общества, как чего-то совершенно самостоятельного. Другими словами, исчерпывается ли общество совокупностью индивидуальных сознаний, или же общество имеет свое мышление, свою волю, свои чувства? Иначе, существует ли у общества сознание, отличное от сознания составляющих его индивидов?

Представление о существовании, рядом с индивидуальными сознаниями, особого общественного сознания, лежало в основании учения исторической школы правоведения. Народный дух (Volksgeist), заложенный в каждом народе при самом появлении его на историческую сцену, и неизменный, несмотря на постоянную смену во времени народных клеток, был явным выражением взгляда на общество, как на носителя особой души. Как ни различны оказались пути, по которым пошли историческая школа и философская школа, вдохновленная Гегелем, но исходное начало у них было общее, - это признание коллективного духа, который у одних принимал национальный вид, a y других являлся в качестве мирового абсолюта.

Утверждение психической самостоятельности общества, утверждение присущего ему сознания, имеет не мало сторонников в настоящее время. Конечно, скорее всего это направление могло найти себе почву в Германии. Самым видным представителем его в настоящее время следует признать Вундта, который выдвинул идею коллективного духа (Gesammtgeist). Вундт возражает против мнения, будто коллективный дух не обладает истинной реальностью, будто "все, что происходит в духовной жизни, совершается индивидами и для индивидов"*(149). По мнению Вундта в основе такого мнения лежит два ошибочных предположения: 1) что изначала дано только индивидуальное духовное бытие, а духовное общение является прекращением, в силу соединения, этого состояния изолированности; 2) что все результаты общения являются только продуктами индивидов, так что все общественное творчество сводится к внушению и усвоению от одного к другому. Но опыт не дает нам изолированного человека. "В опыте нам дана общность индивидов, составляющая условие физического развития и в еще большей степени такой фактор духовной жизни, от которого нельзя мысленно отрешиться". Речь, обычаи, религиозные воззрения - это продукты не индивидов, потому что они не могли бы возникнуть без общения. Вундт опасается, однако, и не без основания, что его коллективный дух может показаться мистическим существом. "Конечно, говорит он, верно, что нет коллективного духа, стоящего вне индивидов и существующего независимо от них". В действительности индивид, как самознающая себя духовная личность, возможен не отдельно от общения, а с ним и в нем. Все же Вундт признает, что "реальность коллективной жизни так же изначальна и прочно обоснована, как и реальность индивидуальной жизни"*(150).

Такие же взгляды встречаем и во Франции*(151). Их развивает, напр., Изулэ. Наш организм состоит из огромного количества клеток, из которых каждая есть частное "я", а клетки мозга составляют "я" публичное. Если перейти от организма к государству, то встретится то же различие. Каждый человек есть "я", и притом публичное "я" по отношению к своему физическому организму, и в то же время частное "я" по отношению к общественному организму. В общении людей (антропоидов) имеется толпа и избранники (l'elite), т.е. частные люди и публичные люди. Отсюда вывод, что как мозг есть душа тела, так государство, представленное избранниками, есть душа политического тела. Изулэ полагает, что это единственно реалистическая точка зрения*(152). С точки зрения Эспинаса общество образуется именно связующим единицы сознанием. Улей или муравейник представляются ему одаренными общим сознанием, - это совместно мыслящие и чувствующие существа*(153). Настаивающие на существовании общественного сознания, отличного от сознания составляющих общество индивидов, применяют двоякий прием для доказательства своего положения. С одной стороны они утверждают бытие общественного сознания на основании результатов, которые не могли бы быть произведены индивидами. С другой стороны они подвергают сомнению индивидуальное сознание, разлагая его на массу сознаний клеток, составляющих организм, хотя из того что индивид есть сумма сознаний, не следует, чтобы всякая сумма сознаний создавала индивида.

Допустим, что с биологической точки зрения не так легко ответить, что такое индивидуальный организм. Согласимся, что для нас остается непостижимым, как из массы клеток, обладающих самостоятельной жизнью, и независимо от их смены, создается самосознание организма. Но все же остается непоколебимым, что мы сознаем себя отдельно от общественной среды, т.е. от других индивидов. Это дано нам нашим внутренним опытом. Какой опыт дает нам представление об общественном сознании? Если мы знаем о сознании других индивидов и о психических их переживаниях, то только чрез посредство чувственных впечатлений. Внешние выражения другого индивида, переданные нам нашим телом мы переводим на наш язык, при помощи нашего собственного словаря: что мы переживали бы душевно, когда делали бы такие телесные движения языка, глаз, головы, всего корпуса. Откуда же воспринимаем мы общественное сознание, лишенное телесной оболочки? Если действительно существует общественное сознание, то где же оно воплощается? В каждом ли общественном союзе? Или только в народе, в нации, в целом человечестве? Что способно обособить одно общественное сознание от другого? А, допуская иерархию общественных сознаний, не приближаемся ли мы вновь к абсолютному мировому духу?

Язык, говорят, не может быть созданием индивидов, это общественный продукт. Конечно, человек не мог бы понимать мысли, чувства другого и сам выражать их другим звуками своего голоса, если бы не встречи с иными индивидами. Но разве это уже общество? Львы понимают рев в различных его оттенках, но эти животные обществами не живут и потому их звуки голоса, которыми они передают друг другу свои чувства, не могут считаться общественным продуктом. Если считать обществом половые сближения, тогда, конечно, вне общества индивид немыслим, потому что без этого условия невозможно было бы его индивидуальное существование. Но тогда весь мир состоял бы в общественном бытии, а мы различаем индивидов, живущих общественно и живущих вне общества, и даже некоторые считают человека, в противоположность животному, от природы общественным.

Никакой общественной души не существует или, по крайней мере, мы ничего о ней не знаем, потому что ее проявления нам не даны в опыте. Общественные настроения, стремления, симпатии разрешаются всегда в сумму психических состояний тех индивидов, которые составляют общество. Индивиды выбывают, сменяются другими, а общественное сознание может сохраниться, но это вовсе не говорит в пользу того, что существует какое-то независимое от индивидов сознание. Дело в том, что нарождающиеся в той же среде новые индивиды, при своем вступлении в общественную жизнь, проникаются уже готовыми идеями и потому общая картина остается неизменной, несмотря на смену индивидов. Одно поколение незаметно сменяет другое. Взяв среднюю в историческом или статистическом разрезе, мы определяем типическое индивидуальное сознание, которое и признаем за общественное. Вся задача в определении общественного сознания состоит в способности быстро уловить переживания в большинстве индивидов или по закону больших чисел. Общественное сознание проявляется или в массе впечатлений или в силе впечатлений, исходящих от индивидов, передающих свое настроение, свои мысли, свою волю многим единицам. Общественное сознание, как господствующее психическое переживание, имеет огромное значение для всей общественности, так как оно указывает каждому индивиду, с какой стороны он может ожидать себе сочувствия или противодействия.

Но все, что составляет внешний продукт общественного сознания, есть дело индивидов. Язык, нравы, верования зарождаются, развиваются, укрепляются только в индивидах и от них передаются другим. Чем большую роль играет сознательность в общественной жизни, тем это становится очевиднее. Новые слова, красивые обороты изобретаются индивидами, от них переходят к подражателям и затем становятся общественным достоянием, общественным продуктом. Так же шло развитие языка и на низших ступенях культурного развития, только личное влияние менее замечалось. Странно утверждать, что "чем более восходим мы к зачаткам речи, обычаев, религиозных воззрений, тем менее мы можем мыслить их как изобретение индивидов"*(154). С ростом общественности общественное сознание усиливается, а между тем его действие, к удивлению, оказывается слабее.

He стоят ли однако в противоречии с отрицанием общественной души такие факты, которые говорят нам с очевидностью, что толпа людей способна сделать то, чего не мог бы сделать в отдельности ни один из тех, кто входит в ее состав? Разве можно отрицать, что в толпе настроение способно подняться на такую высоту ожесточения, при которой толпа может совершить отвратительное дело, стоящее ниже нравственных понятий каждого из индивидов, возбуждающее впоследствии омерзение в каждом участнике. Но толпа способна не только на сверх-злое дело*(155). Она может подняться и на высоту геройского подвига, стоящего выше сознания каждого индивида в отдельности. Примером может служить знаменитая ночь 4 августа 1789 года, когда дворяне в национальном собрании отреклись без вознаграждения от своих исторических прав на крестьянский труд, о чем некоторые из них пожалели на другой день, когда остались сами с собой. Но не общественное собрание совершило то, на что не был способен каждый в отдельности, воспитанный в известном круге понятий. В толпе, где каждый быстро переживает и внешне проявляет свои чувства, психическое состояние одного немедленно передается другим, присоединяет новый мотив к их повышенному настроению, и само воспринимает их высокий тон. "Точно так же зерна пороха, лежащие одно возле другого, воспламеняются одно за другим, но каждое отдельно, и затем уже образуют поток пламени"*(156).
§ 18. Общество и индивид
Если общество есть совокупность индивидов, то между каждым индивидом и всей суммой остальных, которая является для него общественной средой, должно существовать постоянное взаимодействие. Оно не только существует, но в установлении равновесия между обществом и составляющими его индивидами заключается основная общественная задача. В истории общественности наблюдаются постоянные колебания то в сторону общества, усиливающего свою власть над индивидом, то в сторону индивида, протестующего и выбивающегося из-под господства общества. Вопрос об отношении между обществом и индивидом ставился и разрешался на различной общественной почве. В области религиозной он выразился в борьбе между католицизмом, подчинявшим безусловно личные убеждения авторитету церкви, и протестантизмом, выступившим вначале под знаменем личной свободы религиозной совести. На политической почве спор между обществом и индивидом отлился в форму борьбы между государственным абсолютизмом, подавлявшим подданного силой принудительной организации, и индивидуализмом, выдвигавшим в противовес принцип неотъемлемых прав личной свободы каждого гражданина. В сфере экономической тот же вопрос представлен с одной стороны социализмом, возлагающим на каждого индивида трудовую повинность, а с другой - либерализмом, предлагающим индивиду самому обеспечивать свое материальное существование по личному усмотрению, но и за личный страх.

Социологическая постановка вопроса тем отличается от рассмотренных сейчас, что она не выделяет какой-нибудь одной стороны в отношении между обществом и индивидом, а ставит вопрос полностью, как целое и единое. Общество и индивид стоят друг перед другом, как два исконных и высших начала, одновременно дружественных и враждебных. Перед социологической точкой зрения отступают отдельные моменты этого отношения, в социологическую постановку вопроса уже включены связь и столкновения между обществом и индивидом в сфере религиозной, политической, экономической, нравственной, юридической, художественной.

Вопросы, которые возникают на почве отношения между обществом и индивидом, следующие: каково взаимодействие между обществом и индивидом, где проходит граница неприкосновенности личности для общества, служит ли общество средством для целей индивида и не может ли общество обратить индивида в средство для своих целей.

Проблема взаимодействия должна быть рассмотрена с двух сторон: как влияет общество на индивида и как влияет индивид на общество. С точки зрения влияния среды на индивида вопрос сводятся к тому, насколько каждый индивид, входящий в состав общества, определяется в своем духовном существе этой общественной средой? Можно признавать, что психическая природа индивида есть его личное достояние, ограничиваемое средой в своем проявлении, но не обуславливаемое ею в самом происхождении. Можно, напротив, рассматривать психический облик индивида, как продукт общественной среды, и тогда остается лишь одно сомнение, полностью ли определяется индивид общественной средой или рядом с родовым достоянием индивид обладает и достоянием благоприобретенным.

Первое предположение совершенно недопустимо. Наше ежедневное наблюдение убеждает нас с очевидностью, что каждый индивид пропитан общественностью. Трудно не заметить, что взгляды среднего человека, высказываемые им, как его личное убеждение, с точностью воспроизводят семейные традиции, национальные симпатии, даже профессиональные черты. Ум, чувства и даже воля индивида складываются под влиянием общественной среды. Как бы ни возвышался индивид над средним уровнем, все же в его идеях больше воспринятых предрассудков, чем самостоятельно проведенных рассуждений. И даже там, где его мысль является новой, она воздвигается на целом ряде мыслей, высказанных другими индивидами и обуславливающих с необходимостью ее рождение и доступность. Чтобы в половине XIX века могла выдвинуться гипотеза происхождения видов, предложенная Чарльзом Дарвиным, необходимы были общественные предположения: во-первых, воспитание ума в атмосфере свободного исследования; во-вторых, успехи естествознания, на которые гипотеза опирается; в-третьих зародыши гипотезы в виде идей, высказанных рядом предшествующих мыслителей. По внутренней хронологии гипотеза Дарвина могла появиться именно в XIX столетии, а не в XIV или XVII, потому что мысль великого натурфилософа не могла бы испытать в те времена те общественные влияния, которые ее определили в XIX веке.

Подобно идеям и чувства индивида складываются в зависимости от воздействующей на него среды. Чувства человека прежде всего определяются полученной наследственностью, которая представляет собой ничто иное, как форму общественного влияния на психический склад индивида. С момента появления на свет, индивид испытывает культивирующее его чувство воздействия семьи, к которому уже рано начинает присоединяться сначала случайное, потом все усиливающееся воздействие общественности, находящейся за пределами семьи. И наконец, человек вступает в широкую общественную среду, где его чувства подвергаются решительной культурной и гражданской отделке. Что сфера чувств человека есть результат общественного воздействия, видно из того, что для определения поведения индивида, который предстает перед нами, как герой романа или как преступник на суде, романист или адвокат рисуют нам картину того, как постепенно складывались чувства интересующего нас лица под влиянием внешних условий.

Труднее, может быть, установить влияние общественной среды на волю индивида. Однако, это воздействие очевидно для нас в некоторые моменты. При панике самые сильные поражаются безотчетным страхом; в толпе, наступающей и грозящей, даже трусы поднимаются на высоту безумной храбрости. Но отсюда мы в праве сделать заключение, что это воздействие на волю является постоянным, хотя и малозаметным. Никто не сомневается, что волю ребенка можно развить, вызывая в нем самодеятельность, и напротив, можно убить ее, приучая к пассивному повиновению. To, что испытывает ребенок в семье, взрослый испытывает в общественной среде.

Итак, индивид есть продукт общественной среды. Общество оказывает на него массовое влияние, под которым складываются ум, чувства и воля человека. Общество приучает каждого индивида смотреть на все его глазами, чувствовать вместе с другими индивидами. В каждом индивиде, принадлежащем к определенной общественной группе, осуществляется коллективный общественный тип*(157).

Но, если каждый индивид складывается так решительно под влиянием общественной среды, почему не все индивиды одинаковы и в чем же состоит индивидуальность, факт которой не подлежит отрицанию? Несходство индивидов, принадлежащих к одной общественной группе, объясняется тем, что ни один индивид не испытывает воздействия всех общественных влияний, а только в некотором объеме. Чем разнообразнее общественные условия, чем многочисленнее влияния, чем своеобразнее их сочетания, - тем менее должен походить один индивид на другого. Крестьяне, вырастающие в весьма однообразных условиях, чрезвычайно сходны между собой и сильно отличны от крестьян других народностей, воспитывавшихся также в однообразных условиях. Национальный тип упорнее всего сохраняется в крестьянской среде. Наоборот, коммерсант, подвергающийся по условиям своей профессии воздействию многообразных и различных влияний, менее всего сохраняет национальные черты и проявляет сильнейшие тенденции к выходу за пределы коллективного типа.

Здесь мы подходим к положению, нередко выказываемому, будто с течением времени люди теряют свою оригинальность и все более принимают характер массового фабриката. "Общее стремление, - говорит Милль, - подвести всех людей под один тип с каждым днем все более и более растет". Относительно Англии Милль решается утверждать, что в этой стране все более утрачивается разнообразие людей, потому что сглаживается всякое разнообразие внешних условий*(158). Тоже утверждает Габриель Тард. По его мнению, если присмотреться к современным европейским обществам, то можно поразиться, до чего все население Европы превращается в людей, "представляющих собой издание, набранное одним и тем же шрифтом и выпущенное в нескольких сотнях миллионов экземпляров"*(159). Трудно найти положение более несоответствующее действительности. Наоборот, чем ниже стоит общество в культурном развитии, тем сильнее сходство между индивидами его составляющими. Это верно как относительно физического, так и относительно психического типа. И чем выше поднимается общество по культурным ступеням, тем больше различия между индивидами в физических и психических чертах. Это положение установлено и развито Дюркгеймом и Зиммелем. "Между французами и англичанами, - говорит первый из них, - вообще теперь расстояние меньше, чем некогда, но это не мешает теперешним французам отличаться между собой более, чем прежним"*(160). "В менее культурные эпохи, говорит второй, - индивиды, принадлежащие к одному роду, настолько однообразны и сходны между собой, насколько это возможно; напротив, роды в целом противостоят друг другу, как чуждые и враждебные: чем теснее синтез внутри своего рода, тем резче антитеза с чужим родом; с прогрессом культуры растет дифференциация между индивидами и увеличивается приближение к чужому роду"*(161).

Если индивид складывается под влиянием общественной среды, то где же источник его индивидуальности? Из предыдущего уже вытекает ответ, что этот источник не в индивиде, а вне его, т.е. в той же общественной среде. Человек является продуктом общественности, но индивидуальность, ему присущая, есть результат своеобразного сочетания влияний. Чем разнообразнее эти комбинации, при многообразии общественных факторов, тем сильнее индивидуальность. Вследствие этого в душе каждого индивида, в ее тайниках, заложены такие переживания, которые будучи произведением окружающей среды, мало доступны для окружающих людей, способных понимать один другого только по типическим проявлениям.

Испытывая на себе влияние общественной среды, индивид и сам влияет на среду, и в этом заключается другая сторона взаимодействия между обществом и индивидом. Но, прежде чем объяснить, каким образом индивид, являющийся продуктом общественности, может воздействовать на общество, необходимо устранить возражение, выставляемое теми, которые отрицают всякое влияние индивида на общество.

Отрицательно относится к влиянию индивида на общество Гумплович*(162). Прежде всего в человеке мыслят совсем не он, а его социальная группа. Поэтому исходный пункт в учении об обществе не индивид, а социальная группа, семья, род, община, класс, народ. В обществе нет взаимодействия между индивидами, а есть взаимодействие только между образовавшимися группами. В этом взаимодействии отдельный человек участвует лишь как атом, как клеточка в составе тела или организма. Поэтому индивид просто нуль, марионетка, заводимая для движения окружающей средой. Когда получается впечатление, будто какой-то индивид оказывает усиленное воздействие на современников, то в действительности: это не более как усиленное действие той же среды, направленное на одну точку. Такого же взгляда на роль индивида придерживается граф Л.Н. Толстой. Он протестует против склонности историков рассматривать ход истории под углом деятельности одного человека, именуемого великим, как напр., Наполеон. He великие люди двигают событиями, а события двигают людьми, из которых некоторые выталкиваются вперед и потому кажутся руководителями. He они ведут общество, а общество гонит их вперед. "В исторических событиях, так называемые, великие люди суть ярлыки, дающие наименование событию". "Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно". В истории действует только "роевая сила". Всякое событие, наприм., война, революция, есть результат силы всех индивидов, без исключения всего роя, а не ярлыков*(163).

Можно согласиться с Гумпловичем, что индивид "играет роль призмы, которая воспринимает извне лучи и, преломив их по известным законам, отражает их в известном направлении и с известной окраской"*(164). Но отсюда не следует будто влияние индивида равно нулю. Призма выполняет ту роль, которая не по силам лучам. Из того, что индивид создается средой, нельзя сделать вывода, что его действия должны рассматриваться как действия той же среды. В силу массы мелких причин произошел обвал горы, запрудившей реку: никто не скажет, что река изменила течение вследствие ветров, подземных ручейков, дождей, подготавливавших обвал в течение долгого времени. Всякий признает, что реку запрудила обвалившаяся гора. Общественная среда, обнаружив индивида, в котором сосредоточились особенно благоприятно общественные влияния, поддерживает его энергию, оказывает содействие, поощряет его личные интересы, чтобы заставить его действовать в общем интересе. И он будет действовать вследствие унаследованных и воспринятых воспитанием свойств, вследствие постоянного напирания со стороны общества, но все же действие будет исходить от него. Пусть его деятельность обусловлена внешними данными, но действует он и это точка зрения общества, которое его поощрит или его будет порицать. Лучи, концентрированные в индивиде, будут исходить от него, освещать и согревать общественную среду. А если человек стоит у власти и одним нажимом рычага может привести в движение сложный государственный механизм, созданный незаметными усилиями массы рук, может рычагом открыть широкую дорогу мысли и действиям других индивидов, или, наоборот, затормозить их, - возможно ли говорить, что такой индивид не в состоянии воздействовать на среду?

Согласимся с графом Толстым, что всякое историческое событие обусловлено силой не одного лица, с именем которого оно связывается, а силами всех индивидов, без которых событие не могло произойти. Но следует ли отсюда, что с общественной точки зрения все действовавшие силы равны? Войны 1812 года не было бы, если бы ее не захотел Наполеон, войны не было бы, если бы ее не хотели все сержанты французской армии. Однако для всякого очевидно, что если бы война не была согласна с желаниями одного индивида, называемого Наполеоном, то ее не было бы, но если бы от войны уклонился тот или иной солдат, то это обстоятельство не имело бы такого последствия. Значит силы и влияние индивидов не равны.

Взгляд прямо противоположный сейчас развитому пониманию роли индивида, был высказан английским историком Карлейлем. С точки зрения последнего "всеобщая история, история того, что совершил человек в этом мире, есть в сущности история великих людей, поработавших в этом мире"*(165). "Великие люди все дают обществу, и ничего взамен не получают", - такова основная идея Карлейля, который возмущается попытками историков свести деятельность людей к условиям их времени. Великий человек - это молния, исходящая с небес; толпа - это горючий материал, который воспламеняется этой молнией. Карлейль не одинок в своем культе героев. В немецкой науке это направление представлено Леманом, который также утверждает, что "история человечества есть только история героев, выдающихся личностей; поэтому она совершенно индивидуальна"*(166).

Такая точка зрения мало согласуется с современным демократическим мировоззрением, с признанием огромной роли масс. Сравнив великих людей с молнией, воспламеняющей толпу, Карлейль не объяснил нам, откуда же воспламеняемость? Всегда ли молния зажигает, все равно ударит ли она в дерево или в камень?

Допустимо ли думать, что великий человек может случайно явиться в любой исторический момент и воспламенить всякую толпу? Здесь-то, в способности к воспламенению и заключается ключ к пониманию отношения между обществом и индивидом. Формуле Карлейля правильно было противопоставлено положение: великие люди не сваливаются с неба на землю, а из земли растут к небесам (Михайловский).

Сопоставляя противоположные взгляды, сейчас рассмотренные, мы должны признать, что каждый индивид оказывает влияние на общественную среду, потому что, когда мы говорим о влиянии общественной среды на индивида, мы на самом деле имеем ввиду массу индивидов, действующих на одного.

Влияние индивида, выдающегося над уровнем, или великого человека соответственно усиливает результат его воздействия по сравнению с другими индивидами, действующими в том же направлении. Выдающийся человек есть не что иное, как удачная комбинация многочисленных индивидуальных явлений, сконцентрировавшихся в одной точке. Великий человек вбирает, впитывает в себя рассеянные кругом него, едва заметные, а иногда и вовсе незаметные для слабого глаза, стремления, желания, искания, представляет их в форме ясной идеи или яркого образа и свет их рассеивает от себя на широкие пространства. Но это воздействие великого человека не дает основания забывать, что сам он продукт общественности. "Прежде, чем великий человек преобразует общество, - говорит Спенсер, - необходимо, чтобы это общество образовало его самого"*(167). Такая точка зрения не есть отрицание воздействия индивида на общество, а составляет его объяснение.

Переходим теперь к другой проблеме в рассматриваемом нами вопросе, к разграничению сфер между индивидом и личностью. Эта проблема состоит в том, что тогда как общество стремится наложить свою руку на индивида, подчинить его себе возможно полнее, сам индивид стремится отстоять свою индивидуальность и борется за свою свободу.

С развитием культуры усиливается рост общественной зависимости индивида, т.е. все более и более общественная среда становится необходимым условием его существования. Прежде всего между индивидами устанавливается солидарность по сходству. Вследствие единства образующих факторов создается коллективный тип, к представителям которого индивид испытывает притягивание равное по силе отталкиванию, ощущаемому в отношении представителей чужого типа. Эти притягивания и отталкивания обуславливаются степенью возможности взаимного понимания, которое в свою очередь определяется сходством психической организации. Чем меньше общественная группа, чем больше она изолирована, - тем сильнее внутри ее взаимное притяжение. Чем ниже культурное развитие человека, тем легче в его глазах чужой ассоциируется с понятием о враге.

С общественным ростом расширяется круг общественного влияния на индивида, что сопровождается ослаблением солидарности, основанной на сходстве, так как неминуемо увеличение числа индивидов группы соединяется с уменьшением сходства. Патриотизм, столь сильный в небольших, чисто национальных государствах, должен падать с государственным ростом, если нет особых факторов, поддерживающих его существование.

В достигшей значительного увеличения общественной группе выступает другая солидарность, основанная на разделении труда. При натуральном хозяйстве, когда каждый производит сам все, что необходимо для его существования, индивид чувствует себя самостоятельным. Наоборот, при меновом хозяйстве, когда существование каждого обусловлено производством других, индивид чувствует, как целым рядом экономических нитей связан он с обществом. Так как процесс разделения труда идет все более усиленным темпом, то соответственно возрастает зависимость индивида от общества. Эта зависимость распространяется в ширину, так как разделение труда вовлекает в связь все большее число хозяйств; она распространяется в глубину, так как для каждого хозяйства все более ограничивается его доля в общем производстве. В этой солидарности каждый индивид тянется к другому не в силу общественного сходства, а в силу общественного различия, ища в других восполнения.

Рядом с ростом общественной зависимости идет рост индивидуального сопротивления индивида общественной среде.

Причина тому кроется в росте индивидуальности, обусловленном усилением разнообразия образующих факторов, которыми создается различие психических типов. Чем выше ступень сознательности человека, чем богаче его психическая натура, тем сильнее чувствует он тяжесть своей зависимости, потому что тем большая часть его душевных переживаний не встречает отзвука в других индивидах, тем энергичнее отстаивает он свою самостоятельность, тем настойчивее закрывает он общественному глазу доступ к своей душе.

Здесь создается драматическое и безвыходное противоречие. С одной стороны индивид стремится расширить сферу своей индивидуальной самостоятельности и отстранить общественное вмешательство, в какой бы форме оно ни выразилось, - политической, юридической, нравственной. С другой стороны индивид все более обобществляется. Нельзя говорить, что общество насильно втягивает в себя индивида, - индивид сам тянется к обществу. Чем выше развита индивидуальность, тем больше нуждается индивид в общении, в общественной деятельности.

Общественные круги, с которыми он себя связывает, становятся все шире. Мало развитые индивиды довольствуются узким кругом семьи, более развитые сознают свою связь со всем народом, выражая это сознание в здоровом чувстве народного патриотизма, построенного уже не на сходстве; наиболее одаренные поднимаются на еще большую высоту и чувствуют свою солидарность со всем человечеством.

Указанное сейчас противоречие определяет ход общественного развития, в котором наблюдаются правильные, сменяющие друг друга отклонения то в сторону общественности, то в сторону индивидуальности. Точка равновесия никогда не может быть найдена.

Тут мы подошли к третьей проблеме в вопросе об отношении между обществом и индивидом. Можно ли смотреть на общество, как на цель, а на индивида, как на средство, или же, наоборот, индивид является всегда целью и никогда не может быть средством? В настоящем случае вопрос ставится не в категории долженствования, а социологически. Речь идет не о том, как должно относиться к личности с нравственной точки зрения, а вытекает ли из существа общественности принуждение индивида в целях общества, даже принесение индивида в жертву благу и спасению общества?

Нужно признать, что реально существует только индивид, и что общежитие является только формой индивидуального существования. С этой точки зрения кажется бесспорным, что общественная организация только тогда может удовлетворять своему назначению, когда она отвечает запросам и целям индивидов, составляющих общество.

Однако между целями различных индивидов может возникнуть противоречие, неразрешимое с точки зрения общества, как средства для всех индивидов. Если общество не может быть рассматриваемо как средство для целей индивида, тогда не является ли оно целью, пред которой индивиды оказываются средством? Вопрос нуждается в некотором исправлении, потому что превращение общества в цель делает его каким то мистическим существом. Признаем, что общество есть совокупность индивидов, преследующих свои цели. Речь идет о том, могут ли индивиды, живущие в общении, сделать кого-либо из своей среды средством для целей остальных? Соответствует ли природе общества, чтобы все могли пожертвовать одним, или большинство меньшинством ради своих целей? Здесь дело идет о превращении одного индивида в средство для целей других индивидов. По мнению Канта личность никогда не должна быть рассматриваема как средство. Но факты исторической действительности говорят, что личность становилась не раз средством. В воинской повинности общество, т.е. большинство, ограждает свою внешнюю безопасность, подвергая некоторых индивидов риску потерять здоровье или жизнь; во всеобщем образовании общество обеспечивает себя внутри от невежества, влекущего вредные для всех последствия; в карательной деятельности общество ограждает себя от противообщественных элементов, т.е. от меньшинства, вредного для большинства. Общество может пойти дальше по этому пути и установить трудовую повинность, которою каждый индивид принужден был бы работать на всех остальных.

Как бы ни протестовал индивид против такого принудительного обращения его в средство, как бы ни защищала его индивидуалистическая философия, - общество всегда так поступало и всегда будет поступать, пока не утратит инстинкт самосохранения.
§ 19. Образование обществ
Опыт показывает нам, что человек всюду живет в обществе. В пользу общественности человека свидетельствует и вся современность, и вся доступная нам история культуры. Сложилось, под влиянием Аристотеля, представление, что человек есть существо общежительное по своей природе.

Имеем ли мы основание утверждать, что всегда человек жил в обществе, другими словами, что человек никогда не жил вне общества?

Конечно, при этом общество понимается в раскрытом выше значении, а не в смысле случайных встреч особей одного вида, не в смысле половых сближений, не в смысле попечения матери о детях.

Общество, как сотрудничество, предполагает наличность некоторых условий экономического и психологического характера. Пока человек питается собиранием естественных благ, соединение своих сил с чужими имеет мало значения для него. По своему духовному складу он не в состоянии ценить значение общественности, как самоцели, потому что для этого общество должно пройти стадию средства к цели личного самосохранения. Общественность человека есть свойство, усвоенное им в течение долгого периода его видового развития и проникающее его все больше и больше по настоящее время.

В пользу того, что человек есть животное общественное по своей природе, ссылаются на пример высших животных, примыкающих ближе всего к человеку*(168). Однако, этот прием требует осторожности. В общей лестнице живых существ, к которой примыкает человек, не замечается усиления общественности по мере повышения животного типа. Далеко отстоящие насекомые живут общественной жизнью наиболее интенсивно, между тем как львы, тигры, орлы живут изолированно. Условия питания последних, требующие большого пространства, не благоприятны их сплочению. Неизвестно, почему мы должны причислять человека, с его сравнительно высоким умом, к разряду диких ослов, антилоп, бизонов, а не к разряду крупных хищников?

Нарождение общественной жизни покрыто глубоким мраком. Мы не можем с точностью определить ни момента, ни формы первой общественности. Но мы можем предположить, что первая потребность в сотрудничестве обнаружилась тогда, когда человек, изобретая орудия, понял значение взаимной помощи при охоте на больших животных.

Более твердая почва ощущается, когда мы переходим к вопросу о новообразованиях общественных. Здесь мы не только можем делать априорные предположения, но и находим апостериорные подтверждения.

Первоначальные новообразования должны были происходить подобно низшим организмам - путем поделения. Из общества, увеличивающегося посредством естественного размножения, образуются два или три общества. Образец такого новообразования дан в Библии. Когда между пастухами Авраама и Лота стали возникать пререкания, потому что земля оказалась непоместительной для всех, сказал Авраам Лоту: "Да не будет раздора между мною и тобою, и между пастухами моими и пастухами твоими, ибо мы родственники; не вся ли земля перед тобою; отделись же от меня; если ты налево, то я направо; а если ты направо, то я налево"*(169).

Совершенно обратный прием наблюдается при новообразовании путем сложения: несколько самостоятельных групп сливаются в одно общество. Причина та же, что и в предшествующем случае борьба за существование. Но в первом случае недостаток средств привел к делению группы, в другом приводит к сложению групп, потому что обнаружилась ограниченность средств и явилась потребность совместного отстаивания незаменимых средств. Такое сложение может выразиться в форме союза оборонительного, когда происходит совместное отстаивание насиженных мест пропитания против внешнего давления со стороны сильнейшей общественной группы. Так, напр., в Аттике, согласно сказанию, 12 общественных групп (общин), под влиянием внешнего напора с севера, образовали, благодаря Тезею, одну новую группу. Сложение может принять форму наступательного союза, когда, не имея возможности найти достаточного пропитания на старых местах, решаются на переселение, и потому соединяются для того, чтобы совместными усилиями преодолеть вероятное сопротивление общественных групп, занимающих желанные места. Эпоха переселения народов особенно богата образцами таких новообразований.

Передвижение значительных групп с целью приобретения недостающих или лучших средств существования, приводит к новообразованию особого вида. Успех наступательного движения может иметь своим результатом или совершенное уничтожение группы, занимавшей ранее места, взятые силой, или же к подчинению побежденной группы власти победившей группы и образованию нового общества на начале властвования. По мнению некоторых в этом моменте общественного развития необходимо видеть всегда зарождение государства, потому что сожительство победителей и побежденных требует организации постоянной власти, которая и составляет характерный признак государственного союза. Однако нельзя отрицать, что утверждение власти может иметь место и в оборонительном союзе с целью отражения внешнего напора, так же, как и в наступательном союзе с целью закрепления достигнутых напором успехов.

Новорожденное государство в интересе самосохранения, вынуждено заботиться о количественном и качественном своем содержании, потому что в борьбе за существование одерживает победу государство наиболее крупное и крепкое. Рост общественной группы, получившей образ государства, производится или путем естественного размножения или же посредством насильственного включения в свой состав соседних общественных групп. Сплочение разросшегося государства достигается путем государственной власти и права, играющих роль цемента, связующего большие массы в стройное и прочное здание.

В вопросе о преемственности групповых образований затруднение встречается главным образом в понимании первой формы. Является ли таким исходным пунктом семья или же соединение индивидов обоего пола вне семейных начал. Господствующее мнение склоняется к признанию, что семья есть позднейшее образование, которому предшествует общественная группировка, построенная не на половом и кровном сближении, а на хозяйственном сотрудничестве. Семья только тогда становится общественной группой, когда изменение хозяйственных условий благоприятствует превращению ее в самодовлеющее хозяйство. Дальнейшее движение, по-видимому, более определенно: от семьи, ставшей патриархальной, через род, к племени. Все эти группы сплачивают индивидов единого коллективного типа и в этом их внутренняя крепость. Государство, создавшееся из соединения племен, строит свою внутреннюю крепость на усилении взаимной зависимости частей, связанных хозяйственными и правовыми нитями.

Условия борьбы за самосохранение приводят к увеличению объема обществ. Но чрезмерное разрастание группы приводит к ослаблению связей общества с составляющими его индивидами. Тогда, не распадаясь на части, общество создает в своей среде новые общественные образования, охватывающие индивида более тесным кругом. Такой процесс наблюдается особенно ярко в наше время.
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   32
написать администратору сайта