Дарендорф Р. Современный социальный конфликт (1988)
 Скачать 39.03 Kb.
|
|
Дарендорф Р. Современный социальный конфликт (1988)..В живы воспоминания о прошлых временах, когда занятость и нормальный уровень жизни были непосредственно связаны с экономическим ростом; однако на деле профсоюзы мало чем помогают деклассированным. В некоторых странах люди, становясь безработными, автоматически теряют свое членство в профсоюзе. Опросы общественного мнения каждый раз показывают, что в списке проблем, волнующих людей, первое место занимает безработица и что никому не нравится бедность, однако, когда подходит время выборов, партии, обещающие положить лишний доллар, фунт или марку в карман тех, кто «на плаву», имеют больше шансов на успех, чем партии, требующие жертв перераспределения в пользу тех, кто оказался за бортом. Класс большинства защищает свои интересы так же, как раньше это делали другие правящие классы. Разница в количестве. Маркс полагал, что буржуазное общество уникально в том, что впервые угнетенный класс — класс будущего — включает в себя подавляющее большинство, которое организуется и свергает правящее меньшинство. В определенном смысле случилось прямо противоположное: подавляющее большинство людей обрело относительно удобное существование. Во всяком случае для новых поколений открылись жизненные возможности, о которых тщетно мечтали их отцы и деды. Однако у них нет уверенности, что хорошие времена будут длиться вечно, поэтому они начинают проводить границы, оставляя кого-' то за их пределами. Как и прежние господствующие классы, они находят достаточно причин необходимости таких, границ и готовы «впустить» к себе только тех, кто приемлет их ценности. При этом они убежденно, хотя и не слишком убедительно доказывают, что границ между классами быть не должно. Они хотят устранить барьеры, разделяющие общество, но совершенно не готовы что-либо' сделать для этого. Отсутствие воображения у класса, живущего в мире доступных благ и вследствие этого не признающего законных притязаний других, сочетается с его корыстным стремлением сохранить собственное положение. Пока дела идут не так уж плохо, но хроническая безработица и жестокая нужда «низших слоев» могут стать плохими предзнаменованиями для остальных, ГРАЖДАНЕ И СЕПАРАТИСТЫ При описании американских деклассированных и «низших слоев» я затушевал расово-этническую проблему отнюдь не по причине свойственной либералам недоговоренности, а скорее из-за того, что этот вопрос имеет очень важное значение и требует отдельного разговора. Класс большинства проводят границы не только горизонтально, но и вертикально. Одни теряют свои социальные гражданские права, а другим в них отказано вовсе. Этот процесс имеет глубокие корни. Он болезнен даже в лучшие времена. Я уже говорил. О нем, когда речь шла о гражданстве. В 80-е годы видны признаки усугубления проблемы новым наступлением протекционизма, который распространяется в обществе с быстротой молнии, порождая не только многочисленные человеческие страдания, но и формы насилия, не поддающиеся традиционным методам лечения. Поскольку данная проблема не слишком хорошо изучена, ограничусь некоторыми гипотетическими соображениями. Американские деклассированные включают в себя не одно лишь чернокожее общество. Например, сельскую бедноту, обладающую сходными характеристиками, составляют преимущественно белые. Испаноязычное население представляет собой значительную часть городских бедняков. Но в «гетто» живут, в основном, чернокожие. Именно в среде черных американцев наиболее выражен распад традиционной семьи, наиболее распространены семьи, возглавляемые женщинами, что приводит к неспособности или нежеланию принять ценности окружающего общества. Особенно это заметно в отношении тех чернокожих, которые хоть и вступили (а процессе интенсивного расслоения общества, после принятия в 60-е годы законодательства о гражданских правах) на путь, ведущий к среднему классу, но по-прежнему не' являются полноценными гражданами своей страны. Они заняли посты мэров и директоров компаний, приобрели виллы и яхты, но глубокая культурная про-пасть не исчезла. Об этом говорят нечасто, и, возможно, от подобных разговоров немного пользы. Очевидно, гражданские права— это одно, а полное участие в жизни общества — другое. Проходит много времени, пока люди со своими взглядами на жизнь начинают адаптироваться в новых обстоятельствах. Однако, когда специалисты анализируют «социальные патологии» и их сосредоточение, они по-прежнему рассматривают черный цвет кожа как одно из неблагоприятных обстоятельств жизни. Опыт Великобритании я плане процесса иммиграции из ее бывших колоний совсем невелик и во многом отличен от американского. Во-первых, выходцы из Азии и индейцы, коренное население Америки, никогда не были здесь рабами (в Соединенных Штатах индейцы, похоже, вообще имеют некоторое преимущество перед другими цветными). Тем не менее, зарождавшаяся в Великобритании группа деклассированных так же характеризуется сосредоточением социальных патологий, как и в Америке, и зачастую — среди людей одной расы. К тому же класс большинства проводит иногда явные, а иногда неявные границы. Этим грешат и традиционное рабочее движение, и целые жилые районы, и клубы, и сообщества, и профсоюзы, и даже лейбористская партия. Конечно, нельзя допустить, чтобы текли «реки крови», но прелести «многонационального общества» пропали даром для большинства, скорее пекущегося о соблюдении межрасовых барьеров, чем о достижении открытости. Такое состояние в обществе — шаг назад я истории развития гражданства. Необходима программа позитивных действий. Хотя такого рода рецепты по-прежнему актуальны и требуют безотлагательного применения, в них, похоже, отсутствует новый важный момент, Складывается впечатление, что все большее и большее число людей не хотят жить в многорасовом и даже поликультурном обществе. Интересно, что среди недовольных — не только благополучное большинство, но и страдающие меньшинства. Они требуют подходящую для жизни нишу в обществе, а иногда — и собственную область или страну. «Отделение, но равенство»— лозунг 60-х годов, высмеянный либералами; в 80-х годах он приобрел актуальность, причем акцент чаще делался на отделение, а не на равенство. Конфликты на этой почве возникают почти повсеместно, и если одни из них едва ощутимы, то другие выливаются в жестокие столкновения. Для стороннего наблюдателя может показаться странным, когда бельгийское правительство смещает избранного от Фландрии мэра, потому что тот говорит только по-французски; но гражданам этой страны вовсе не до смеха. Швейцария была вынуждена в конце концов признать отделение кантона Юра от старого кантона Берн. В Калифорнии, проведен референдум, по итогам которого английский язык признан в качестве единственно официальною, но, безусловно, многие калифорнийцы по-прежнему говорят по-испански, и, возможно, в следующий раз они одержат победу (вероятность победы активного меньшинства — в конце концов, часть истории). Гражданская война в Ирландии тянется страшно давно, но за последние годы ситуация резко обострилась и сейчас такова, что почти не оставляет надежды на совместное управление территорией. Требования автономии, выдвигаемые басками, сопровождаются взрывами и стрельбой. Вряд ли в мире ОЭСР найдется страна, где от той или иной группы не звучали бы громкие требования о признании ее самостоятельности. Ещё более жесткие претензии предъявляют народы, не входящие в ОЭСР. В странах реально существующего социализма тоже наблюдаются волнения по поводу этнического самоопределения. Признание важности этноса явилось продвижением вперед в развитии цивилизации. Мало-помалу стало очевидно, что общие гражданские права не вступают в противоречие с культурными особенностями, а напротив — расширяют их возможности. Но счастливое сосуществование оказалось кратковременным. Во многих странах этнические различия стали использоваться как оружие, направленное против прав человека. Это оружие часто подкрепляется так называемым фундаментализмом, который подразумевает, что принадлежности к группе создает ауру исключительного, часто псевдорелигиозного значения. Да-же в Израиле, где в качестве одной из raisons d'être государства официально обещано предоставить кров всем евреям, желающим иммигрировать, еврейство рассматривается ортодоксально, как явление, чуждое реформаторству (невозможность создать много- культурное еврейско-арабское государство Израиль является сегодня одной из самых страшных проблем я мире). Национальный фундаментализм ширится, отражаясь в призывах «Buy British» и «La France aux Français» и во вновь возникшем движении «Mitteleuropa» в Германии. Принадлежность к обществу понимается не как вопрос гражданских прав, которые можно расширить, а как совокупность врожденных или наследуемых привилегий, требующих защиты от посягательств со стороны посторонних. Свободно парящий, оторванный от общества фундаментализм, рожденный отчаянием гибнущих культур, даст похожий результат. Противодействие гигантомании 50-х и 60-х гт. и представление, что масштабная экономика — это непременно экономика большого масштаба, было понятно, Лозунг 70-х «Маленькое — это прекрасно» казался тогда вполне привлекательным. Однако ради него люди отвернулись не только от громоздких проектов, но и от источнику движения! международного сообщества по пути к мировому гражданскому обществу и даже от гражданских прав, гарантированных государством. Поиск новых форм аутентичности питает романтическую политику не столько «формальных», сколько «реальных-» отношений, при которых легитимность достигается скорее за счет теплых чувств, возникающих в результате постоянного общения, чем за счет закона и соответствующих институтов. Подобные наблюдения напоминают о проблеме современности и характерных для нее социальных связей. В некоторых отношениях современный мир может показаться чрезвычайно холодным и неуютным местом, где возможности открываются одновременно с ломкой всех человеческих связей, без которых жить трудно. Я не утверждаю, что все приведенные мной примеры или многие другие, которые легко могут вспомнить сами читатели, имеют одни и тс же причины и требуют одинаковых методов лечения. Я имею в виду только то, что их объединяет один аспект, непосредственно связанный с современным социальным конфликтом по части гражданства и жизненных возможностей; это, по сути, наступление на цивилизующие силы гражданства во имя нрав меньшинств, их культурной, религиозной или этнической самостоятельности. Более того, в успехе этого наступления отчасти повинны тс, кто сам был в прошлом жертвой дискриминации и боролся за гражданские права. Возник новый тип «подмоченного» либерализма, отказывающегося от великих завоеваний в области всеобщих гражданских прав и норм ради того, чтобы удовлетворить сепаратистские требования национальных меньшинств. Права меньшинства изначально были неверно поняты и вследствие этого превратились в правление меньшинства. В конечном счете такая позиция практически не противоречит воинствующему фундаментализму, так что активное меньшинство. Получило право говорить о том, что его поддерживает молчаливое большинство. Это существенный шаг назад в истории гражданского общества, он будет дорого стоить человечеству, В первую очередь придется платить цену в форме неразрешимых национальных конфликтов. Ничто из опыта управления, институционализации и регулирования социального конфликта неприменимо в .отношении активного меньшинства, которое либо требует отделения, либо пытается навязать остальным свои фундаменталистские убеждения. Не случайно борьба меньшинств сопровождается террористическими актами и угрозами гражданской войны. И то, и другое в худшем случае перерастает в конфликт, не знающий границ, в лучшем — порождает волны иррациональных выступлений, которые невозможно остановить, Еще дороже станет человечеству потеря многими жизненных возможностей и замедление движения к мировому гражданскому обществу. Бесспорно, добиться этих целей можно, лишь осознав, что всеобщее гражданство не делает всех одинаковыми Гражданство — это не уравниловка, а предоставление равных возможностей. Я хотел показать, как оно делает социально-экономические различия терпимыми, собирая их под общей крышей законных притязаний (а если эти требования не выполняются, необходимо требовать перемен во имя соблюдения принципа гражданства). Точно так же гражданство не противоречит культурному многообразию. Право быть непохожим на других считается, и весьма обоснованно, одним из основных для членов общества, но условием его использования является отказ от методов борьбы, ставящих под угрозу сам принцип общей гражданственности. Современный опыт показывает, что это' легче сказать, чем сделать. У сепаратистов иные приоритеты; чем у борцов за гражданские свободы. Для них самое важное— сделать Ирландию , католической или создать баскское государство. Сепаратисты, фундаменталисты и романтики стремятся достичь однородности, а либералам нужно многообразие, ибо только оно приведет к всеобщему гражданству. Этот выбор — единственный, в связи с ним мне вспоминаются олова Карла Поппера, прозвучавшие в одном из его выступлений: «Мы можем вернуться к племени, но если мы хотим остаться людьми, мы должны двигаться вперед к гражданскому обществу». ОПАСНОСТИ АНОМИИ Конфликты нужно видеть, чтобы они стали реальностью. Не стоит искать причины конфликта в социальных структурах, если они не являются очевидной причиной социальных и политических столкновений. Отсюда совершенно ясно, что в современных странах ОЭСР не происходят классовых конфликтов в общепринятом смысле этого понятия. Большинство сторонних наблюдателей не видят политической борьбы между социальными группами, находящимися по разные стороны барьеров власти и правомочий. Остались пережитки конфликта прошлой эпохи. Класс большинства по-прежнему участвует в стычках за распределение ресурсов. В некоторых странах еще жив язык классового конфликта, и если взглянуть на противоречия «Север — Юг» в Италии или «Юг — Север» в Великобритании, будет понятно почему. Но даже в этих странах классовое деление общества в традиционном смысле слова не являет-, ся основой конфликта, и какие бы новые границы и антагонизмы приводят к борьбе между новыми имущими и новыми неимущими. На то есть причина. Тяжелая длань большинства— одна из них. Трудно мериться силами с преобладающим по численности классом большинства, но труднее всего это сделать тем, кто выброшен за борт. Индивидуализации социального конфликта в открытых обществах — другая причина. Возможно, солидарные действия организованных групп испокон века служили не самым лучшим способом зашиты чьих-либо интересов. Затраты энергии н эмоций велики, к тому же проходит много времени, прежде чем становятся видны какие-то результаты. Люди всегда будут использовать любую возможность, чтобы прокладывать себе путь собственными силами. В Соединенных Штатах это стремление долгое время было основной формой конфликта. Сегодня то же самое можно сказать о большинстве стран мира. Индивидуальная мобильность занимает место классовой борьбы. Если люди действуют организованно, они скорей объединяются в группы по интересам или в общественные движения, чем в классовые партии. Такое дробление интересов объясняется переменами в обществе. Традиционные гражданские права стали всеобщим достоянием, и проблемы неравенства переносятся в отдельные сферы общественной жизни. Люди борются за признание равноправия женщин, или против загрязнения окружающей среды, или даже за разоружение, но ведут эту борьбу на Основе неотъемлемых гражданских прав. В этом смысле общественные движения зарождаются только в пределах гражданского общества. Даже гражданское неповиновение имеет смысл только при наличии прочных структур гражданских прав и обязательного подчинения закону. Все же остается вопрос: почему люди, не имеющие по многу лет работы и неспособные выбиться из нищеты, не объединяют свои силы и не идут на приступ столиц, требуя для себя полноценного гражданства? Почему, по крайней мере, нет партии безработных или партии бедных? Наконец, если объединение им не но плечу, почему деклассированные не бегут в ярости крушить мебель в доме, по¬строенном классом большинства для себя? Иногда такое случается. Все мы хорошо помним событие, даже спустя годы ранящее душу, Когда в 1985 году на чемпионате Европы по футболу матч, проходивший на стадионе Хейсе л я в Брюсселе, взорвался насилием и убийствами, у многих старых болельщиков пропал всякий интерес к игре. Гуманный и наводящий на размышления отчет лорда Скармана по поводу «беспорядков в Брикстоне» в 1981 г. не может вычеркнуть из памяти телевизионные кадры: сердитые лица, камни и зажигательные бомбы, брошенные в полицейских, грабежи и бесчинства. В Америке нарушение общественного порядка и жестокие расправы, учиняемые полицейскими, имеют давнюю традицию; не скоро забудется обстрел из вертолета воинственно настроенных скваттеров в Филадельфии. Вид полицейских в шлемах и со щитами, наступа¬ющих на демонстрантов, стал почти привыч¬ным сюжетом в вечерних новостях. Выходцы из среднего класса организуют террористи-ческие организации с замысловатыми назва¬ниями 'типа «Rote Armee Fraktion» 1 или «Brigade Rosse» 3 и берут заложниками биз¬несменов или политиков, чьи трупы потом находят в багажниках брошенных автомоби¬лей. Я уж не говорю о ежедневном насилии над личностью: уличных грабежах, кражах и убийствах я городах. Неудивительно, что у Барбары Тачмен, издавшей свое «зеркало прошлого», отразившее события с XIV по XX век, нашлось много читателей. «Чума, война, налоги, разбой, плохое правительство, мятеж и расгол церкви» были тогда «неведомыми и великими напастями и врагами». Еще одно соображение приходит на ум. В «Манифесте Коммунистической партии» Марке и Энгельс дают отрицательную оценку тем, кого они называли «люмпен-пролетариатом». Эти «отбросы общества» (как то звучит в некоторых переводах) являются, по весьма нелицеприятному определению Маркса н Энгельса, «пассивным продуктом гниения самых низших слоев старого общества». Для революции это неподходящий материал. Хоть в конце концов люмпены и могут быть втянуты в революционный переворот, в силу своего положения они скорее пополнят резервную армию реакционеров. Теодор Гайгер занялся изучением этой темы еще в начале 1930-х гг. У низшего слоя нет своего места в социальной и _экономической структурах общества. Его интеллекта не хватает на организованную защиту своих интересов, он способен лишь на «оголтелый мятеж». «Коммунистические и национал-социалистические идеи гораздо быстрее находят отклик в его среде, чем Realpolitik социал-демократов и профсоюзов». «Как известно, помимо работающего населения есть некие отбросы общества, которые не находят себе места в труде, утратили способность вести размеренный образ жизни и поэтому нанимаются к кому угодно, готовые пускать в ход кулаки, дубинки и костеты». И все же это пока что не объясняет сути социального конфликта 80-х. Это все равно что прибавить к одному один и обнаружить, что до четырех еще не хватает. Существует множество так называемых ситуативных конфликтов— не связанных между собой вспышек общественного насилия, которые могут привести разве что к членовредительству среди участников и к устрашению очевидцев. Но даже среди бесчинствующих не всегда есть представители деклассированных. На самом деле деклассированные в Северной Америке или в Европе совсем не буйные и не оказывают сопротивления официальному обществу. Если вечные бедняки или безработные в принципе принимают участие в голосовании, их выбор почти не отличается от выбора, характерного для остального на-селения (даже в 1930-е гг., о которых пишет Гайгер. За приход Гитлера к власти голосовали вовсе не безработные, хотя они могли бы разделить судьбу историков из среднего класса). По словам одного автора, деклассированные — «чужаки и популисты, но отнюдь не радикалы». Внутри этого слоя — сотня групп разного толка, так что большинство ищет собственный выход. Деклассированных почти не трогают текущие проблемы жизни общества в целом. Они пребывают как бы в летаргии. Да, деклассированные — чужаки. И это не только их положение в обществе, но и мировоззрение. Решающим фактом существования деклассированных элементов и хронических безработных является их незаинтересованность » обществе. Если серьезно задуматься, то и общество в них не нуждается. Многие из класса большинства хотят, чтобы они просто исчезли, а если такое вдруг случится, их отсутствие едва ли будет заметно. Те, кто входит в эту группу, понимают это. Общество для них недосягаемо. Для них оно сводится к полиции, суду и, в меньшей степени, государственным учреждениям и служащим. Говоря о деклассированных, мы, конечно, преувеличиваем степень их отчуждения от общества. Для многих индивидуальная социальная мобильность остается вполне возможной альтернативой агрессивному повелению и обиде на общество. С другой стороны, отсутствие заинтересованности в обществе стало свойственно не только безработным и беднякам. Например, молодые люди склонны заимствовать ценности у социальных низов, даже если имеют работу и могли бы найти место среди большинства. Наблюдается любопытная схожесть культуры деклассированных и контркультуры среднего класса: она заключается в том, чтобы быть как бы «вне общества». Общей является и привычка игнорировать официальные нормы и ценности. Эта привычка — самая характерная черта стран ОЭСР в последние десятилетия XX века. Называется она «аномия». В' обществе безгранично много способов выражения социальной напряженности и антагонизма. Уличные столкновения й забастовки, сопровождающиеся насилием, выборы и переговоры о размерах зарплаты, коллективная и индивидуальная мобильность — все вместе это явления одного происхождения. Сегодня появилась еще одна форма воплощения конфликта. Он ныне — не линия огня в революционной войне и даже не борьба демократического класса, а аномия. Понятие достаточно важное, чтобы остановиться на нем подробнее. Я употребил английское слово «аnоmу», при-веденное в Оксфордском словаре устаревших понятий, в значении, которое дал ему Уильям Ламбард в 1951 г.: «создание беспорядков, сеяние смуты и неопределенности». В современную социологию понятие «anomie» ввел Эмиль Дюркгейм, определивший его как временную утрату социальными нормами действенности в результате экономического или политического кризиса. Такое состояние в обществе лишает людей коллективной солидарности, чувства связи с обществом, вследствие чего для многих единственным выходом из ситуации становится самоубийство. Роберт Мертон дополняет определение, трактуя anomie как «конфликт норм в культуре», возникающий, когда люди в силу своего общественного положения не способны подчиниться ценностно-нормативной системе общества. Если молодежи внушают, что для достижения карьеры необходимо терпение и упорный труд, а на деле выходит, что скорее можно разбогатеть, спекулируя на рынках срочных контрактов и опционов или в результате валютных махинаций, то возникает аномня. Данное понятие получило характерное преломление в современном обществе. Часто утверждают, что число насильственных преступлений («тяжких преступлений») за последнее время возросло. Доказательства поверхностны и неубедительны. Сегодня явно участились преступления против собственности и преступления, связанные с наркотиками. Число убийств (и самоубийств) всегда колебалось, колеблется и сейчас; количество тяжких преступлений (куда относятся вооруженное нападение, грабеж с применением насилия и изнасилование) в некоторых странах возросло вдвое за период между пятидесятыми и восьмидесятыми; что касается прочих правонарушений, больших изменений здесь не произошло. Однако есть другая, более важная примета сегодняшнего времени, которая выражается не в числе грубых нарушений, а в неспособности общества пресечь их. В нормативном мире 80-х выявились определенные «опасные зоны». Их суть частично раскрывает название: т. е. зоны, где сила закона не действует. Полиция будет отрицать, но действительно некоторые беднейшие кварталы, а также поезда и станции подземки — это зона «беспредела», и многое, что там происходит, запрещено законом. Иногда складывается впечатление, что некоторые школы или даже университеты тоже стали «опасными зонами», и там уже никто не подчиняется социальным нормам. Но куда большую опасность представляют собой символические «опасные зоны», существующие в нашем обществе. Они связаны с тем, как работает или, скорее, не работает закон. Так называемое «оправдание виновного» стало привычным явлением в современном мире. Известны люди, нарушившие закон; они даже признались в этом, но также известно, что наказания они не несут. Более того, они уверены, что могут проворачивать свои преступные делишки безнаказанно. В связи с этим особенно остро стоит проблема молодежи. Десятилетиями общественные нравы били склонны считать «общество» ответственным за поступки его юных граждан и поэтому оправдывали их даже в случае совершения убийства; в тот же период почти половина всех традиционно совершаемых преступлений в процентном отношении (а «особо тяжких» даже больше) была совершена людьми, не достигшими 21 года. Нормативная молодежная «опасная зона» представляет, пожалуй, самую серьезную проблему, ибо в этом случае от ответственности освобождаются тс, кто должен был бы усвоить нормы, на которых держится общество. С этой точки зрения аномия обозначает такое положение вещей, когда нарушения общественных норм сходят преступникам с рук. Отчасти это характерно для деклассированных. «Отсутствующие» отцы в семьях американских незамужних матерей — это проблема, требующая разрешения. Кроме того, Амартья Сен не совсем прав, утверждая, что закон стоит между наличием ресурса и законными притязаниями: некоторые из тех, кто лишен притязаний, просто берут все, что плохо лежит, и закону управиться с ними нелегко. В более широком смысле аномия обозначает положение во всем обществе. Это понятие включает как жестокое обращение с детьми и насилие над женой, так и уклонение от уплаты налогов или другие разновидности экономического преступления. Люди не заинтересованы в обществе, а следовательно, не чувствуют себя связанными его правилами. Но это лишь одна сторона дела. Другая — в том, что общество стало меньше верить в собственные правила и перестало ограждать их от посягательств. Здесь, как и во всей книге я бы не хотел испортить общее впечатление чрезмерными преувеличениями. Нормы нарушались во все времена, и в любом обществе трудно обеспечить их соблюдение. Определенное количество правонарушений может быть даже полезным; в конце концов, один из способов парализовать экономику — это «работать по правилам», то же самое относится и к обществу в целом. Мне думается, современная форма социального конфликта и есть сам общественный договор. Я не имею в виду туманные дополнения к общественному договору в части гражданских прав, хотя это тоже очень важно. Речь идет об элементарных статьях договора, о законе и порядке. Либералам не нравятся эти слова, которые часто употребляются, чтобы уничтожить дух закона с помощью его буквы. Но именно этот аспект объединяет различные точки зрения на современный социальный конфликт. В наши дни осталось еще достаточно следов прежних конфликтов. Сюда относятся варианты классовой борьбы прошлых лет. Не возникло никакого сравнительно нового конфликта. Маловероятно, что отношения между классом большинства и деклассированным (меньшинством могут сейчас или в будущем) привести к организованным столкновениям, (подобно тем, какие происходили между буржуазией и рабочим классом. Однако возникает другая проблема, имеющая серьезные последствия Обществу, смирившемуся с длительным существованием внутри него группы, по-настоящему в нем не заинтересованной, угрожает опасность. Это — достаточно абстрактный тезис, как и то, что общество стало меньше верить в собственные законы. Фактически он означает, что класс большинства отныне не уверен в устойчивости своего положения. Он устанавливает границы там, где их быть не должно, и колеблется. когда дело доходит до соблюдения правил, придуманных им же самим. Может быть, это переходный период. К некоторым странам, например, к Швеции, Швейцарии или Японии многое из сказанного в настоящей главе не относится. Что касается стран, о которых речь шла выше, то я все время подчеркивал существующие между ними различия. В Соединенных Штатах Америки и Западной Европе есть явные признаки неуверенности в себе. Я назвал этот раздел «Опасности аномии». Некоторые из них очевидны. Сознание беспорядков, сеяние смуты и неопределенности — это уже достаточно плохо. Но еще большая опасность заключена в другом. Состояние аномии не может длиться долго. Это приглашение узурпаторам, желающим навязать обществу ложное ощущение порядка. Либералы ненавидят в защитниках «закона и порядка» именно то, что сами провоцируют отсутствием четкого осознания необходимости социальных институтов. Опасность аномии — тирания, в каком бы обличье она ни явилась. |