- — Вова! Я не опоздал Ты слышишь Мы сегодня рядом встанем в строй. Почему ты писем нам не пишешь, Ни отцу, ни матери с сестрой
- Только синий, синий, синий цвет Или сквозь обугленные веки Не пробьётся никакой рассвет
- С той, кого назвать я не хочу
- Тот синий огонёк, ещё ничей
- Но разве это, разве тут начало
- Вплоть до зимы без шапки. Неприлично
- Как дома был. Что он любил ещё
- Ему бродить между приморских скал
Краткие и стихи на Букареву (4к.). Краткие и стихи на Букареву (4к. Волоколамское шоссе. Бек История создания, проблематика, композиция произведения
 Скачать 1.3 Mb.
|
|
Волоколамское шоссе. Бек История создания, проблематика, композиция произведения. Когда началась Великая Отечественная Война, Александр Бек, отложив в сторону роман о жизни авиаконструктора Бережкова (роман этот был закончен уже после войны), стал военным корреспондентом. И первые месяцы войны провел в войсках, которые защищали Москву и окрестности Москвы. В начале 1942 года Александр Бек поехал в дивизию имени Панфилова, уже поднявшуюся от подмосковных рубежей почти до Старой Руссы. В этой дивизии Бек начал знакомиться, неустанные расспросы, нескончаемые часы в роли “беседчика”, как и требуется корреспонденту. Постепенно слагался образ погибшего под Москвой Панфилова, умевшего управлять, воздействовать не криком, а умом, в прошлом рядового солдата, сохранившего до смертного часа солдатскую скромность. Беку постоянно задают вопрос: “Кто послужил прототипом главного героя книги, от которого идет повествование? Не вымышленное ли лицо в этой книге?” А писатель отвечал: “Герой “Волоколамского шоссе” не вымышленное, а реально существующее лицо”. Его зовут Баурджан Момыш-Улы, казах по национальности. Он, старший лейтенант, действительно командовал батальоном панфиловцев в дни битвы под Москвой. Впервые Александр Бек побывал в Панфиловской дивизии в январе – феврале тысяча девятьсот сорок второго года. В этой дивизии автор побывал несколько раз, в итоге которых был дан приказ: “больше не пускать этого корреспондента, который ничего не пишет”. В итоге летом сорок второго года Александр Бек засел за повесть. Кроме того, он получил отпуск из редакции журнала “Знамя”, где состоял военным корреспондентом. Но однажды Бек решил ехать на дачный участок, чтобы там продолжить писание романа. И когда он сел в поезд, то автор забыл с собой взять мешок, который оставил на станции. Но когда он выбежал, то обнаружилось, что мешка уже не было. Александру Беку ничего не оставалось, как писать повесть заново. Но теперь она потеряла сугубо документальный характер, так как у автора не было его архива. Пришлось дать волю воображению, фигура центрального героя, сохранившего свою подлинную фамилию, все более приобретала характер художественного образа, правда факта подчас уступала место правде искусства. Книга “Волоколамское шоссе” была задумана в 1942 году как цикл из четырех повестей. Автор считал главнейшей, самой важной для своего замысла последнюю, завершающую повесть. Дни декабрьского немецкого наступления на Москву, рождение, кристаллизация новой военной тактики, бои панфиловцев, отмеченные историей войны как особо характерные , в своем роде классические, – вот о чем в ней, четвертой повести Александр Бек хотел бы рассказать. Перед тем как вышли следующие две повести романа, произведение в составе первых двух повестей обрела самостоятельное существование, получила признание читателей и в переводах на всех континентах. Для автора высокая награда и честь то, что книгу взяли на вооружение молодые революционные армии социалистических стран. “Мир хочет знать, кто мы такие. Восток и Запад спрашивают: кто ты такой, советский человек?” Именно на этот вопрос Александру Беку хотелось ответить всеми четырьмя повестями “Волоколамского шоссе”. Официально произведение опубликовалось в 1960 году. Что касается проблематики и композиции, то произведение состоит из четырех повестей тесно связанных друг с другом. Основная мысль, которую ставит в этом произведении автор, это: воспитание военного духа солдат и поведение человека на войне. Военное воспитание солдат Как уже было упомянуто, главное действующее лицо, от которого идет повествование, Баурджан Момыш-Улы. Когда автор его встретил, то он долгое время его уговаривал, чтобы он рассказал о подвигах панфиловцев. Сначала он не соглашался, не верил, что Бек напишет правду, но все же он его уговорил при таком соглашении, что если Баурджан найдет в повествовании какую-либо неправду, то он отрезал бы у Бека руку, а потом другую. Но все же автор согласился. И, конечно же, они шутили, хотя и не улыбаясь. В начале повествования Баурджан Момыш-Улы являлся командиром батальона. Командиром он бал суровым, но не то, что суровым, а справедливым и честным. Когда он со своим батальоном совершал поход, то произошло страшное событие: политрук пулеметной роты Джалмухамед Бозжанов доложил, что сержант Барамбаев прострелил себе руку. Потом состоялся серьезный разговор с Барамбаевым. Но он умолял отпустить его обратно на войну. Затем командир батальона выставил “изменника Родины” перед всем батальоном. И приказал, несколько солдат взяли винтовки и навели их на Барамбаева. Но командиру стало его очень жалко, поэтому он его отпустил. А на самом же деле он его не простил. Он, командир, отец, убивал сына, но перед ним стояли сотни таких сыновей. Он обязан был кровью запечатлеть в душах: изменнику нет и не будет пощады! Кроме того, он хотел, чтобы каждый боец знал: если струсишь, изменишь – не будешь прощен, как бы ни хотелось простить. В этом заключается одна из особенностей воинского воспитания. Кроме того, Баурджан Момыш-Улы беседовал со своими воинами, подчиненными, вырабатывал у них чувство долга, ответственности, воина. Призывал их идти на войну, чтобы жить, а не умирать и жить, во что бы то ни стало. На службе им повелось повстречать самого генерала Панфилова. Он был добрый, любил поговорить и поэтому командир батальона был рад его встрече. Довелось ему познакомиться с генералом три месяца назад. Генерал наговаривал командиру, чтобы он берег своих солдат – воинов, но в то же время говорил, кто побежит с поля боя – стрелять. Другой пример воспитания и подготовки и воспитания бойцов описаны в “табачном марше”. Например, когда бойцам удалось идти по асфальтовой дороге, то командир приказал отойти на несколько метров вправо, чтобы они шли по грунтовой дороге. Командир хотел, чтобы они сразу привыкали к тяжелому маршу, т. к. на войне, на поле сражения им придется туго и еще тяжелее, и в будущем они будут совершать более тяжелые переходы. Кроме того, командир приказал, чтобы каждый сам варил себе обед, когда они остановились на отдых. Так как в будущем, если кто-то останется один, то он себя не сможет прокормить. И в начале многие были очень недовольны, но понимали всю обязанность. Жить и учиться надо, особенно на войне. В первой повести рассказывается, как панфиловцы совершили первый поход на немцев. В селе Серида тринадцатого октября начальник штаба Рахимов с конным взводом обнаружил немцев. Командир батальона не мог заснуть всю ночь. Так как лучшие его бойцы вечером двинулись пешком, чтобы напасть на это село. Но напрасные ожидания увенчались успехом. Утром следующего дня отряд прибыл уже на конях, хотя накануне вечером они ушли пешком. Коней, на которых они прибыли, командир батальона не видал в полку, их они отбили в Сериде у немцев. Отличившихся же командир батальона Баурджан Момыш-Улы наградил почестями. Как высказывался командир: после этого сражения, который они выиграли, был побит генерал Страх. В первые два месяца бойцы первого батальона Талгарского полка приняли тридцать пять боев; одно время были резервным батальоном генерала Панфилова; вступали в драку, как и положено резерву, в отчаянно трудные моменты; воевали под Волоколамском, под Истрой, под Крюковом; перебороли и погнали немцев. Спасение из окружения немцев Вторая повесть рассказывает нам о том, как батальон панфиловцев выбрался из окружения немцев. В своих походах батальон оказался окружен немецкими укреплениями. Для прорыва нужна была очень умная идея, поэтому командир батальона разъяснил ее. Батальон строится в шеренгу, ромбом. Заключает ее дивизия Бозжанова, в боковых углах – Заев и Тостунов, впереди, в остром углу Момыш-Улы поставил Рахимова. Замыкающим были дополнительно разданы гранаты, чтобы они, в конце – концов, взорвали пару машин или палаток у немцев. В итоге панфиловцы прорывались, обстреливая со всех сторон. Как рассказывает командир батальона, один танк с разбитой гусеницей вертелся на месте огромным громыхающим волчком. Несколько раз в этой повести фигурирует залповый огонь. После того, как весь батальон выбрался из окружения, в штабе дивизии Панфилов попросил собрать все войско и представить особенно отличившихся в этом бою. Но с другой стороны, командир батальона услышал разговор генерала с генерал-лейтенантом, который ему не следовала было слышать. Генерал-лейтенант ругал Панфилова в том, что они очень медленно продвигались, в то время как на других рубежах немцы прорвали рубежи русских. Так как высший по званию не хотел, чтобы и с ними такое произошло, то есть чтобы немцы прорвали и эти рубежи. Гибель Панфилова и повышение в воинской службе В заключительной повести рассказывается, как Баурджан Момыш-Улы получил повышение на военной службе. А главное то, что погиб Панфилов! Слыша от очевидцев, что погиб Панфилов, командир батальона поначалу не хотел этому верить. Но когда ему поднес солдат прочитать заметку о смерти Панфилова в газете, то Баурджан все же еле поверил этому происшествию. А погиб он вот так: дивизия оставляла деревню за деревней, отходила на следующие рубежи. Панфилов сидел со своим штабом в Гусенове. Неутомимый генерал надел полушубок и вышел на улицу. Вышедший за ним Арсеньев, видел, как он делал в своей жизни последние шаги. Пламя и грохот взметнулись перед генералом, он упал, подорвался на мине. Последнее, что он смог сказать то, что он будет жить. Баурджану долгое время не верилось, что его командир погиб. Он по несколько раз читал эту заметку в газете. На 20-градусном морозе выстроились его бойцы. Он поздравил бойцов со званием советских гвардейцев, рассказал также и о подвигах. Рядовой Сторожкин взял в плен командира батальона; восемьдесят воинов лейтенанта Заева тоже приумножили славу советского солдата, атаковали с такой яростью, что сумели взять три немецких танка, набитых награбленными тряпками, громили, гнали барахольщиков, захвативших нашу землю; рота Брудного почти поголовно погибшая со своим командиром и со своим политруком. Два дня эта рота, окруженная врагами, удерживала опорный пункт на Волоколамском шоссе, не позволила гитлеровским мотоколоннам пройти по шоссе. “Честь и слава нашим павшим братьям! Родина вовек их не забудет!” Кроме того, командир похвалил перед всеми пулеметчика Блоху, выставил его перед батальоном. Шея его, то есть Блохи, была забинтована. Раненый, он остался на посту, продолжал драться. Не оставил пулемета и во время марша-отхода. После того, как Баурджан похвалил своих бойцов, начал он и о Панфилове. Иван Васильевич Панфилов – генерал реальности; генерал правды. Он уважал солдата, постоянно напоминал командирам, что исход боя, прежде всего, зависит от самого солдата, и исход боя решает сам солдат. Кроме того, он напоминал, что самое грозное оружие в бою – душа солдата. Баурджан говорил своим солдатам, что если бы не Иван Васильевич Панфилов, то не удержали бы они эту дорогу – Волоколамское шоссе. Панфилов был генералом разума, генералом расчета, генералом хладнокровия, стойкости, генералом реальности. По пути в село, где прибывал штаб дивизии, обнаружился Рахимов. Оказалось, что при встрече с немцами ему пришлось выбраться из лесу одним, раньше всех. Потом он был задержан постами заградительного отряда. Суровый пожилой командир отряда, бывший моряк, с глубоким шрамом наискосок лба, отнесся недоверчиво к Рахимову, и поэтому его посадили до выяснения обстоятельств в промерзший сарай. Командир батальона сказал Рахимову, что он должен был отыскать свой отряд в лесу, во что бы то ни стало, комбат не стал его наказывать. Баурджан Момыш-Улы встретился со Звягиным, генерал-лейтенантом армии. Еще сильнее подружился. При встрече они обнялись. Когда Звягин закуривал сигарету, то Баурджан узнал у него зажигалку Панфилова. И сам про себя подумал, что вот он являлся ближайшим другом Ивана Васильевича Панфилова. На этом завершается повествование Баурджана Момыш-Улы. Но он добавил, что двадцать третьего ноября тысяча девятьсот сорок первого года он перестал быть комбатом, а назначили командиром полка. Свой батальон бывший комбат передал Исламкулову, также верному его бойцу. Таким образом, панфиловцы отстояли Волоколамское шоссе, выдержали шестидневный бой на Ленинградском шоссе и вместе с другими частями Красной Армии погнали врага от Москвы. Как указывает рассказчик всей этой повести, можно написать и другие книги: “Ленинградское шоссе”, “Под Старой Руссой”. Сын Памяти младшего лейтенанта Владимира Павловича Антокольского, павшего смертью храбрых 6 июня 1942 года 1 — Вова! Я не опоздал? Ты слышишь? Мы сегодня рядом встанем в строй. Почему ты писем нам не пишешь, Ни отцу, ни матери с сестрой? Вова! Ты рукой не в силах двинуть, Слёз не в силах с личика смахнуть, Голову не в силах запрокинуть, Глубже всеми лёгкими вздохнуть. Почему в глазах твоих навеки Только синий, синий, синий цвет? Или сквозь обугленные веки Не пробьётся никакой рассвет? Видишь — вот сквозь вьющуюся зелень Светлый дом в прохладе и в тени, Вот мосты над кручами расселин. Ты мечтал их строить. Вот они. Чувствуешь ли ты, что в это утро Будешь рядом с ней, плечо к плечу, С самой лучшей, с самой златокудрой, С той, кого назвать я не хочу? Слышишь, слышишь, слышишь канонаду? Это наши к западу пошли. Значит, наступленье. Значит, надо Подыматься, встать с сырой земли. И тогда из дали неоглядной, Из далёкой дали фронтовой, Отвечает сын мой ненаглядный С мёртвою горящей головой: — Не зови меня, отец, не трогай, Не зови меня, о, не зови! Мы идём нехоженой дорогой, Мы летим в пожарах и в крови. Мы летим и бьём крылами в тучи, Боевые павшие друзья. Так сплотился наш отряд летучий, Что назад вернуться нам нельзя. Я не знаю, будет ли свиданье. Знаю только, что не кончен бой. Оба мы — песчинки в мирозданье. Больше мы не встретимся с тобой. 2 Мой сын погиб. Он был хорошим сыном, Красивым, добрым, умным, смельчаком. Сейчас метель гуляет по лощинам, Вдоль выбоин, где он упал ничком. Метёт метель, и в рог охрипший дует, И в дымоходах воет, и вопит В развалинах. А мне она диктует Счета смертей, счета людских обид. Как двое встретились? Как захотели Стать близкими? В какую из ночей Затеплился он в материнском теле, Тот синий огонёк, ещё ничей? Пока он спит, и тянется, и тянет Ручонки вверх, ты всё ему отдашь. Но погоди, твой сын на ножки встанет, Потребует свистульку, карандаш. Ты на плечи возьмёшь его. Тогда-то Заполыхает синий огонёк. Начало детства, праздничная дата, Ничем не примечательный денёк. В то утро или в тот ненастный вечер Река времён в спокойствии текла. И крохотное солнце человечье Стучалось в мир для света и тепла. Но разве это, разве тут начало? Начала нет, как, впрочем, нет конца. Жизнь о далёком будущем молчала, Не огорчала попусту отца. Она была прекрасна и огромна Все те года, пока мой мальчик рос, — Жизнь облаков, аэродромов, комнат, Оркестров, зимних вьюг и летних гроз. И мальчик рос. Ему ерошил кудри Весенний ветер, зимний — щёки жёг. И он летел на лыжах в снежной пудре И плавал в море — бедный мой дружок. Он музыку любил, её широкий Скрипичный вихорь, боевую медь. Бывало, он садится за уроки, А радио над ним должно греметь, Чтоб в комнату набились до отказа Литавры и фаготы вперебой, Баян из Тулы, и зурна с Кавказа, И позывные станции любой. Он ждал труда, как воздуха и корма: Чертить, мять в пальцах, красить что-нибудь... Колонки логарифмов, буквы формул Пошли за ним из школы в дальний путь, Макеты сцен, не игранных в театре, Модели шхун, не плывших никуда... Его мечты хватило б жизни на три И на три века, — так он ждал труда. И он любил следить, как вырастали Дома на мирных улицах Москвы, Как великаны из стекла и стали Купались в мирных бликах синевы. Он столько шин стоптал велосипедом По всем Садовым, за Москвой-рекой И столько плёнки перепортил «ФЭДом», Снимая всех и всё, что под рукой. И столько раз, ложась и встав с постели, Уверен был: «Нет, я не одинок...» Что он любил ещё? Бродить без цели С товарищами в выходной денёк, Вплоть до зимы без шапки. Неприлично? Зато удобно, даже горячо. Он в сутолоке праздничной, столичной Как дома был. Что он любил ещё? Он жил в Крыму то лето. В жарком полдне Сверкал морской прилив во весь раскат. Сверкал песок. Сверкала степь, наполнив Весь мир звонками крохотных цикад. Он видел всё до точки, не обидел Мельчайших брызг морского серебра. И в первый раз он девочку увидел Совсем другой и лучшей, чем вчера. И девочка внезапно убежала. И звонкий смех ещё звучал в ушах, Когда в крови почувствовал он жало Внезапной грусти, чаще задышав. Но отчего грустить? Что за причина Ему бродить между приморских скал? Ведь он не мальчик, но и не мужчина, Грубил девчонкам, за косы таскал. Так что же это, что же это, что же |